Мы познакомились с Александром Высоковским еще до ВШЭ. В 2011 году я проводил летнюю школу в Москве для студентов Лондонской школы экономики, благодаря чему узнал М. Я. Блинкина — он когда-то проходил там обучение, а уже он свел меня с Высоковским.

Александр Аркадьевич в сотрудничестве с Институтом экономики города — самым профессиональным на тот момент центром, собирал команду под новое подразделение ВШЭ — Высшую школу урбанистики. Он искал молодых ребят и предложил мне стать замдекана по науке.

У Высоковского был замысел: нужна практико-ориентированная программа, потому что исправить ситуацию в местном самоуправлении могут только по-новому обученные специалисты. И он был прав. В то же время я считал важным сфокусировать академическую программу на исследовании.

Мы вели спор: практико-ориентированная программа — или же ориентированная на исследование? В ВШУ сформировалось как бы два центра. Существовала программа по территориальному планированию, которую вел Высоковский с известными планировщиками — О.А. Баевским, Э.К. Трутневым и другими; каждый семинар, как правило, проводил новый человек. Это была очень важная программа, она строилась на опыте, на кейсах, на реальной проектной работе. Читали практики, которые при этом писали Градкодекс.

Второй центр был заточен под магистерскую диссертацию. Я проводил научно-исследовательские семинары, сфокусированные на том, что такое исследование, как его осуществлять, как оно взаимосвязано с проектными решениями и тому подобное.

Нам было важно определиться с тем, как доносить этот материал студентам. Мы очень быстро осознали, что они делятся на две основные категории. Первая — бывшие архитекторы: у них проектное мышление, они мало что знают об исследовательских методах, верификации данных. Даже когда им про это рассказываешь, они зачастую воспринимают такую информацию изолированно от проектных решений. Тут нужен один подход. И совсем иной — ко второй группе, где собрались исследователи, социологи, у которых другая проблема: они ничего не могут перевести в проектную плоскость. Бесконечно исследуют, при этом им очень сложно принять какое-то решение.

Не утихали дискуссии и по поводу качественных и количественных методов. У нас в школе было много бывших бакалавров программ культурной географии. Они буквально забрасывали всех качественными методами, но при этом затруднялись в применении количественных, а также в переходе в проектную плоскость.

Мы постоянно спорили и с самим Высоковским в отношении исследований. Мне кажется, это шло из советской школы: ко многим вещам там применялся подход утилитаристский, технократический. Доминировали количественные исследования, на основании которых и делались выводы. Например, было сложно обсуждать с Александром Аркадьевичем социальную и пространственную сегрегацию — для него это было абстрактное понятие, и четкая позиция по данному вопросу вообще отсутствовала: это хорошо или плохо? как мы с этим работаем? У каждого из нас были собственные представления о ценностях, о разных подходах. Высоковский размышлял всегда чисто утилитаристки и не признавал (или не понимал) других этических парадигм.

У него была своя модель ― неравномерно-районированная ― инструмент анализа, который основан на построении нестандартной сетки: ячеек городской территории, которые выделяются по признаку сопоставимого населения и пространственной структуры территории.

Его подход к территориальному планированию основывался главным образом на опыте Института экономики города, который в свою очередь во многом опирался на зарубежный опыт и систему планирования, в сочетании с собственной экспертизой как архитектора. Как бы то ни было, надо отдать должное Институту: они были самыми крутыми профессионалами в стране. И у них была возможность долгое время работать над сугубо конкретной, «узкой» темой. Наверное, такое сообщество сейчас очень сложно сформировать заново — совсем другие реалии.

Наверное, самое известное исследование на базе Высшей школы урбанистики в 2013–2014 годах ― исследование человеческого потенциала. Мы делали его совместно с Высоковским, Н.В. Зубаревич, многими другими экспертами. Оно получило продолжение и у нас в «Новой земле». Там очень ценная основа, хотя есть и спорные моменты. Индекс человеческого потенциала ― следующий шаг после индекса человеческого развития, который рассчитывает ООН. Индекс рассчитывается по нескольким параметрам, в том числе по уровням образования, продолжительности жизни, младенческой смертности, количеству студентов и др. Самая большая инновация заключалась в том, что мы его стали рассчитывать для муниципального уровня статистики, а не для регионального. Это сложная задача с точки зрения очистки данных.

А самым резонансным для того времени стало исследование двора в Тропарёво-Никулино. Когда ВШУ только появилась, никто не слышал про городское планирование — этой темы просто не существовало. Совместно с Петром Ивановым, Глебом Витковым, Егором Коробейниковым мы решили подойти к среднестатистическому московскому двору как исследователи и практики со всем своим опытом работы.

Мы хотели показать, что можно сделать совсем по-другому — с жителями и для жителей — и что это может лечь в основу новой практики работы префектуры. История невероятно завирусилась, у нас с Петей взяли интервью все газеты.

Заммэра Москвы П.П. Бирюков организовал рабочую группу, куда позвал нас, Сергея Капкова, других участников. Не знаю, как это повлияло на осознание чиновников, но то, что имело продолжение внутри ВШЭ, — однозначно. Много кто из студентов потом занимался микроисследованиями и интервенциями.

Позже мы сделали большое исследование по агломерациям в девяти самых крупных мировых мегаполисах. Потом, когда я во ВШЭ уже не работал, студенты считали границы агломерации на основе мобильных данных и создавали неравномерно-районированную модель для Москвы. История с агломерациями превратилась в мейнстрим, когда стали доступны мобильные данные, а к ним можно было подключить многие другие инструменты.

Это был очень интеллигентный, очень интеллектуальный и очень продуктивный спор. Работающие вместе люди уважали друг друга и были по одну сторону баррикад. Но при этом между собой вели научные споры, на которых и я пару раз присутствовал.

Это было очень классное сообщество, пример для всех нас. Они пришли в исследование городов из разных мест как научные сотрудники, но потом долгое время работали с Институтом экономики города. Высоковский был одним из них, не лучше и не хуже, — известным человеком в этом сообществе.

С кем не сложилось, так это с методологами. Высоковский очень уважал Георгия Щедровицкого, ценил его философскую мысль, но ее не удалось переложить в практическую плоскость, которая бы привела к результату.

Я придерживался позиции, что консалтинга в прямом виде во ВШУ существовать не должно. И что нужно придумывать, как его отделять от академической работы. Одно дело — быть исследователем, которого интересует только истина. Другая история, когда ты живешь по рыночным правилам и тебе приходится идти на компромиссы и договариваться. Ты не можешь делать и то и другое одновременно. Либо будешь отказываться от проектов — и разоришься, либо никогда не станешь исследователем.

В этом и состоял большой конфликт. У Высоковского, мне кажется, когда он стал заниматься бизнесом, поменялась позиция: из исследователя он превращался в практика, который ищет компромиссы. Но я сумел его в чем-то убедить.

ВШЭ сегодня ― это совершенно другая институция. Оставался бы Высоковский в ней сегодня? И насколько бы он повлиял на процессы? Где бы он отстаивал принципиальные позиции, а где нет? Неизвестно.