Каково быть главным
архитектором города

Мой пример перехода из архитектуры на муниципальную службу ― один из десятков или сотен. Это не уникальная история.

Я работал архитектором в коммерческих организациях, выполнял рутинную работу — начиная с разработки эскизного проекта, кончая рабочим проектированием, прохождением экспертизы. Вне основного рабочего времени вел эскизы, кому-то помогал с конкурсом (лучших проектов в малых городах и исторических поселениях. — Прим. ред.). Это была жизнь обычного архитектора в средней полосе России.

Когда в городе проводились архитектурные конкурсы, я в них всегда участвовал. Это воспринималось как должное: раз у тебя есть компетенции, то, будь добр, помогай городу. На этой волне я был включен в состав градостроительного совета, стал сильнее вовлекаться в городскую жизнь. На муниципальную службу меня пригласил мой предшественник, который был главным архитектором Чебоксар семь лет.

Не секрет, что в архитектуре есть демографический «просад»: был период в истории страны, когда специалистов этого профиля в государственные структуры было не заманить, поэтому в профессии работают люди либо 25–35 лет, либо 60+. Преемственность в этой сфере сложно осуществить, поэтому я, человек чуть ли не вдвое младше предшественника, и стал подходящей кандидатурой.

Думал я не очень долго. У практикующего архитектора часто возникают вопросы к работе органов управления, и когда тебе предлагают заняться этим самому, было бы неспортивно заявить: «Я продолжу взаимодействовать с городом со стороны — так комфортней». В общем, цитируя один известный фильм, мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться.

Моя зарплата на предыдущей работе и личные проекты совокупно давали определенно больше, чем я зарабатываю сейчас. Я понимал, что переход на муниципальную службу уменьшит не только доход, но и количество свободного времени, особенно проводимого с семьей. Но моя жена тоже архитектор, мы оба понимали важность этой службы, поэтому сложных разговоров не было, спасибо ей.

Я приступил к работе 1 сентября 2021 года. И понимание муниципальной службы за полтора года сильно изменилось. Я не пришел варягом: всё же был погружен во многие процессы. Я не шел с политической повесткой, но я точно хотел стать открытым для своих ровесников, взаимодействовать с ребятами помоложе, идти в техникумы, профильные университеты. Пока я еще говорю с ними на одном языке, было важно донести до них позицию города и свою собственную.

С профессиональной точки зрения проблемы Чебоксар не уникальны — я шел не ломать что-то, а корректировать в нюансах.

Часто люди, занимающие должность главного архитектора, стараются смотреть на многое в городе с высоты. Они оценивают его развитие документами территориального планирования, проектами планировок, не опускаясь на уровень восприятия отдельного здания. Я стараюсь уделять этому больше внимания, вплоть до тактильных вещей. И замечаю плоды, которые дает этот подход. Хотелось бы взаимодействовать с каждым фасадом, а не только с генпланом, и это, мне хочется думать, удается, стараюсь каждый проект пропустить через себя.

Возраст и здоровье помогают. Это плюс, когда молодые ребята приходят на муниципальную или государственную службу. У них банально крепче здоровье, которое позволяет больше времени уделять, в частности, низовым инициативам.

При этом я понимаю, почему люди уходят с муниципальной службы. Проекты, которые мы видим до этого — хорошие. Мы мониторим интернет, сотрудничаем с коллегами, с которыми профессионально схожи. Вы и не подозреваете, какое количество не очень удачных проектов вы будете видеть, находясь тут. Поэтому в какой-то момент даже по весьма среднему мы приходим к компромиссу. Это не очень хорошо. Надо повышать насмотренность, не замыкаться на городе.

В Чебоксарах крупный застройщик в середине нулевых на экономическом подъеме запланировал огромный район панельных домов на бывших садовых полях. Проект остался неосуществленным, и несколько лет назад участки, сформированные под жилье, были распроданы. Это случилось как раз в тот момент, когда я пришел на работу. Мне удалось подружить между собой чуть ли не десяток разных застройщиков на одной территории. Они смогли выработать общие проектные решения, где-то обращаясь к одним архитекторам, а где-то подстраиваясь под проекты уже строящихся домов. Раньше я думал, что это невозможно.

Юридически главный архитектор как фигура мало может повлиять на застройщиков. Он не выдает разрешения на строительство и не может запретить что-либо. Основной рычаг — это коммуникация. Все знают меня, и я знаю всех. Все понимают, что я заряжен только на позитивные изменения, что у меня нет задачи вставлять палки в колеса. Поэтому рычаг (пусть с небольшим плечом) в том, что я могу пригласить всех на встречу, скоординировать, дать площадку для взаимодействия.

Я спокойно могу написать мэру города, зайти к нему и обсудить вопрос. Это благодаря в том числе адекватному пониманию дел моим начальником (в иерархии службы администрации я заместитель начальника управления архитектуры).

Забавная вещь: мой кабинет находится на первом этаже, а где-то под ним в подвале работает котельная, поэтому у меня, даже несмотря на морозы, всегда жарко. Товарищ подкалывает меня, что занимающий такую должность человек всё время в шаге от пекла. Да, мы постоянно рискуем, в том числе есть риск уголовной ответственности.

Тема коррупционной составляющей, на самом деле из пальца высосанная, неизменно сквозит. Порой понимаешь, что можешь предложить застройщику грамотное проектное решение, и чуть ли не по рукам себя бьешь, потому что это риск. Но я стараюсь не ставить этот фактор во главу угла. Есть чиновники, которые всё рассматривают через призму «а кто отвечать будет?» Не сказать, что я бесстрашный, но стараюсь все-таки брать ответственность и личные решения принимать.

Конечно, есть вопросы, где я перестраховываюсь. Например, мне приносят проект, который выполняли по моему эскизу, сделанному еще во время частной практики. Такую ситуацию должна рассмотреть антикоррупционная комиссия, где дадут оценку, могу ли я иметь дело с проектом дальше или нет.

Одна из проблем ― переизбыток формального и неформального общения. Те же публичные слушания (было даже такое, что мне выкрикивали пожелания заболеть раком: многие коллеги удивляются, как я всё это выдерживаю). В год мы проводим их больше 50. Около десяти — по вопросам сложным и резонансным. Чтобы быть готовым, надо понимать суть вопроса и быть глубоко в теме. Я стараюсь адекватно к этому относиться, но такое общение для многих тоже становится краеугольным камнем для решения, продолжать работать на муниципальной службе или всё бросить и уйти.

Я играю в регби. Это спорт контактный. Когда матч начинается, надо совершить первый контакт — тогда быстрее втянешься в игру. Будешь ли ты нападать или защищаться — неважно: первый контакт очень важен. Также и на слушаниях: не надо пытаться закрыться. Но мой опыт не универсальный. Есть люди, которые выбирают холодное, дистантное общение. И это тоже порой приносит свои плоды.

Недавно я стал председателем Союза архитекторов. Это был ответ в том числе на демографическую проблему и отсутствие преемственности в архитектурном цехе. Не секрет, что мои ровесники и те, кто младше, к Союзу архитекторов относятся как к архаичному образованию, взаимодействие с которым совсем непродуктивно.

Но если есть лишняя возможность нести благо архитектуре, то нужно ею воспользоваться. Союз ― это крепкая база, игнорировать которую не стоит.

Город под ногами очень важен для профессии. Нахожусь ли на службе с 8 до 17? Нет, ухожу гораздо позже. Бывает, работаю и в выходные. Большой плюс в том, что рабочим кабинетом архитектора является весь город. Я могу спокойно взять и, не объясняя причин, уйти, чтобы что-то посмотреть. Время на стратегические задачи остается — это вопрос организации. Если кто-то говорит, что погряз в рутине, то это скорее внутренняя проблема.

У людей есть стереотип о том, кто такой архитектор. Бывает, приходишь на тренировку, тянешь штангу, играешь в регби, по выходным стремишься на рыбалку. А потом никто не может поверить, что ты работаешь архитектором, — как будто всё это недостаточно возвышенно для такой профессии. Это к вопросу о том, что, пока я по возрасту, восприятию мира недалеко ушел от вчерашних студентов, можно легко общаться с ними и доносить свои мысли, городскую повестку, что-то важное. А еще для меня важно быть разносторонним, развитым, не замыкаться в себе, развивать насмотренность и спокойно во время тренировки по регби рассказывать, что такое теория разбитых окон.

За всё это время мне ни разу не хотелось уволиться. Если взять все аспекты жизни по отдельности — зарплату, время с семьей, встречи с друзьями, отдых по выходным, — то по каждому я проиграл. Но в целом — не сказал бы. Мелкие разочарования бывают, но серьезных нет. А о слове «выгорание» я впервые узнал на «Архитекторах.рф». Я вырос в небольшом поселке, сложился как человек во многом патриархальных взглядов, так что выгорание — это не про меня, хотя допускаю, что какие-то его признаки у меня иногда проглядывают.

Задумываюсь ли я о будущем? Если бы сказал, что нет, то соврал бы. А если спросить, пришел ли я к его конкретному видению, то пока не пришел.