СИДНЕВ
Неопубликованный разговор, который со временем становится только актуальнее. К юбилею и про всё.
///
Интервью состоялось в 2015 году. Публикуется без сокращений
Стать мэром
Я бы сказал, что это была моя, наверное, четвертая «жизнь». Если считать, что когда-то я учился в школе в Ярославле, потом учился в институте на физика, потом работал физиком довольно долго, потом был учителем в американской школе, и это был тоже такой интересный опыт. Потом стал предпринимателем.Так что даже пятая «жизнь». И я-то считаю, что, когда я стал мэром, все предыдущие «жизни» пригодились. Тот жизненный опыт, который удалось приобрести, мне кажется, очень полезен для человека, который приходит во власть, потому что власть, особенно у нас в стране, имеет отношение почти ко всем сторонам человеческой жизни.
Оказывается, профессия мэра довольно опасна. На моей памяти в Московской области, где я был мэром, погибло человек десять мэров. Может, годы были такие — начало 2000-х. В тот момент, когда мне надо было делать выбор, был трагический момент, когда погиб мой предшественник на этом посту. Его застрелили, это было заказное убийство, до сих пор нераскрытое. А я в тот момент был депутатом, и у меня были довольно сложные отношения и с администрацией, и с мэром, и вообще в городе была не очень здоровая обстановка, собственно, о чем факт этого трагического убийства говорит.
Я бы сказал, что это была моя, наверное, четвертая «жизнь». Если считать, что когда-то я учился в школе в Ярославле, потом учился в институте на физика, потом работал физиком довольно долго, потом был учителем в американской школе, и это был тоже такой интересный опыт. Потом стал предпринимателем.Так что даже пятая «жизнь». И я-то считаю, что, когда я стал мэром, все предыдущие «жизни» пригодились. Тот жизненный опыт, который удалось приобрести, мне кажется, очень полезен для человека, который приходит во власть, потому что власть, особенно у нас в стране, имеет отношение почти ко всем сторонам человеческой жизни.
Оказывается, профессия мэра довольно опасна. На моей памяти в Московской области, где я был мэром, погибло человек десять мэров. Может, годы были такие — начало 2000-х. В тот момент, когда мне надо было делать выбор, был трагический момент, когда погиб мой предшественник на этом посту. Его застрелили, это было заказное убийство, до сих пор нераскрытое. А я в тот момент был депутатом, и у меня были довольно сложные отношения и с администрацией, и с мэром, и вообще в городе была не очень здоровая обстановка, собственно, о чем факт этого трагического убийства говорит.
У меня выбор был такой: либо продолжать заниматься, чем занимаюсь (а я, будучи депутатом неосвобожденным, занимался бизнесом), либо попытаться самому стать мэром и изменить ту ситуацию, которая мне очень не нравилась.
Я шел, понимая, что единственной и основной гарантией безопасности для меня должна была стать открытость.
Риски и открытость
Понятно, что случилось это все совершенно неожиданно, скоропостижно. Поэтому этот момент я хорошо помню. Я посоветовался со своими партнерами и прежде всего с семьей, потому что понимал (особенно в тех обстоятельствах), что это ответственное решение.
Страха не было, было понимание риска, понимание ответственности, но эти опасения были больше не за себя, а за семью.
Охраны у меня никогда не было. Могу сказать, что из тех мэров, которые погибли на моей памяти, у большинства как раз была охрана. И, к сожалению, никакая охрана не спасает от снайпера. Если хотят убить и делают это профессионалы, так они убьют. Я шел, понимая, что единственной и основной гарантией безопасности для меня должна была стать открытость. Если у вас нет тайных дел, сделок, если вы делаете все открыто и публично, то даже если вас решат устранить, то для них это ничего не решает. Если все и так все знают, что происходит, то устранение человека ни к чему не приводит. Хотя убийство моего предшественника не раскрыто, следователи считали, что это связано с одной из сделок по земле, очень непрозрачной.
Неизвестно, куда ушли деньги от той сделки, а в какой-то момент эти деньги надо было возвращать. Это была уникальная история, потому что в какой-то момент прокуратура вмешалась и вынуждена была отменить эту сделку. Довольно долго и депутаты боролись с этой сделкой, потому что она была мало того, что непрозрачная, это была сделка по продаже леса, к которому все троицкие жители относятся очень бережно. Мы пытались ее отменить нам это не удалось, но так сложились обстоятельства, что, независимо от нас, ее пришлось отменить, и тогда надо было возвращать деньги. Следствие считает, что тот, кто эти деньги получил, тот и устранил мэра, чтобы не возвращать, что называется, «концы в воду». А поскольку они не нашли того, кто получил деньги (мэр был таким передаточным механизмом), то убийство осталось нераскрытым.
Понятно, что случилось это все совершенно неожиданно, скоропостижно. Поэтому этот момент я хорошо помню. Я посоветовался со своими партнерами и прежде всего с семьей, потому что понимал (особенно в тех обстоятельствах), что это ответственное решение.
Страха не было, было понимание риска, понимание ответственности, но эти опасения были больше не за себя, а за семью.
Охраны у меня никогда не было. Могу сказать, что из тех мэров, которые погибли на моей памяти, у большинства как раз была охрана. И, к сожалению, никакая охрана не спасает от снайпера. Если хотят убить и делают это профессионалы, так они убьют. Я шел, понимая, что единственной и основной гарантией безопасности для меня должна была стать открытость. Если у вас нет тайных дел, сделок, если вы делаете все открыто и публично, то даже если вас решат устранить, то для них это ничего не решает. Если все и так все знают, что происходит, то устранение человека ни к чему не приводит. Хотя убийство моего предшественника не раскрыто, следователи считали, что это связано с одной из сделок по земле, очень непрозрачной.
Неизвестно, куда ушли деньги от той сделки, а в какой-то момент эти деньги надо было возвращать. Это была уникальная история, потому что в какой-то момент прокуратура вмешалась и вынуждена была отменить эту сделку. Довольно долго и депутаты боролись с этой сделкой, потому что она была мало того, что непрозрачная, это была сделка по продаже леса, к которому все троицкие жители относятся очень бережно. Мы пытались ее отменить нам это не удалось, но так сложились обстоятельства, что, независимо от нас, ее пришлось отменить, и тогда надо было возвращать деньги. Следствие считает, что тот, кто эти деньги получил, тот и устранил мэра, чтобы не возвращать, что называется, «концы в воду». А поскольку они не нашли того, кто получил деньги (мэр был таким передаточным механизмом), то убийство осталось нераскрытым.
///
Наследство, лес, конфликты и губернатор
Самое главное тяжелое «наследство» — это полное недоверие между жителями и властью. Жители были убеждены, что власть всегда действует в своих интересах. Была довольно тяжелая градостроительная ситуация. Начало 2000-х годов – это были времена уплотнительной застройки, когда в каждый двор пытались влепить многоэтажку, несмотря ни на какие последствия, связанные с социальной и инженерной инфраструктурой.
И вот эта проблема недоверия между людьми и властью и была главной в той ситуации, которая сложилась. Я считал, что самое главное, что мы должны сделать, — поменять эту атмосферу. Объяснять, что мы делаем, как мы делаем, обсуждать с людьми. Это не значит, что власть всегда должна следовать мнению большинства, это называет популизм. Очень часто власть должна действовать вопреки большинству, и в этом ее ответственность – не быть популистами.
Если ты профессионал и ты во власти, ты должен понимать последствия того, что делаешь и не всегда идти на поводу у большинства. Важен диалог, важна открытость – мы с этого и начали. Это еще были лозунги во время предвыборной кампании – мы сказали, что будем бороться с точечной коммерческой застройкой. Но при этом понимали, что строительство города остановить нельзя – семьи растут, дети подрастают. Поэтому строить надо, но мы должны перейти к цивилизованному строительству в рамках генерального плана в интересах жителей. Принятие генерального плана и было той площадкой, на которой мы пытались нащупать диалог с жителями. В значительной мере это удалось, хоть генеральный план мы и приняли только в 2009 году.
Шесть лет понадобилось обсуждений и дискуссий, хотя нельзя сказать, что мы достигли консенсуса. Не все депутаты были «за», была масса дискуссий. В Троицке состоялся единственный в стране, насколько я знаю, муниципальный референдум. Здесь заслуга власти состоит не в том, что она его организовала (я как раз был против проведения такого референдума). Я считаю, что для содержательных и сложных вопросов референдум, на котором можно сказать «да» или «нет», — это не способ согласования позиций.
Тем не менее заслуга власти в тот момент состояла в том, что мы не стали бороться против этого, а согласились, чтобы он прошел. Это сняло в какой-то мере ту напряженность, которая была в городе. Сразу после выборов проблема леса была на первом месте, сегодня, если посмотреть на социологию, проблема леса, во-первых, не стоит на первом месте, а во-вторых, обсуждается совсем иначе. На референдуме, который был, стоял вопросом «Можно рубить лес или нет?», и, конечно, 97% тех, кто пришел на референдум, сказали, что лес рубить нельзя. А сейчас, после принятия генерального плана, когда возникает вопрос вырубки леса для каких-то нужд, то первое, что люди делают, это спрашивают «А что у нас там в генеральном плане?». И если в генеральном плане на месте леса размещен объект, как это было с микрорайоном ЖСК, то это не вызывает большого напряжения в обществе.
Например, когда были публичные слушания по микрорайону ЖСК, то никто из «зеленых» на них не пришел. Устройство власти в городе меняется. То, что происходит сегодня, не совсем то, что было в 2000-х. Тем не менее очень важно, (а в то время это в значительной мере соблюдалось): у нас по конституции органы местного самоуправления не являются органами государственной власти. Это означает, что на местном уровне можно самим решать проблемы, принимать местные законы, они не называются законами, но это могут быть положения, правила. В общем, есть некоторая самостоятельность, в том числе финансовая, потому что есть собственный бюджет.
В 2003 году был принят закон, с которого тогда началась реформа местного самоуправления. В то время проблема была в том, что полномочий было много, а денег было мало. Если говорить о нынешнем этапе, то мне кажется, и денег мало, но и полномочий уже не осталось. Если раньше в законе о местном самоуправлении был описан довольно большой перечень полномочий, которые региональная власть не могла отобрать у местного самоуправления, то теперь закон модифицировался так, что из всех прав местного самоуправления остались права на герб, флаг, какую-то символику. Фундаментальные полномочия местного самоуправления в значительной мере отобрали.
Уже несколько лет местное самоуправление не отвечает за здравоохранение. В последние годы практически везде местное самоуправление лишили права распоряжения землей, а это очень важное право – да, у нас не хватало денег, но земельными ресурсами мы распоряжались сами. Тогда нам удалось, например, предоставить землю жилищно-строительным кооперативам в городе Троицке, мы сами выделяли площадки под объекты. А построили мы довольно много: Начальную школу, Дворец спорта, Школу искусств. Такие заметные, я бы сказал, в городе объекты. Тогда это еще удавалось.
Другая проблема состоит в том, что полномочия есть, денег нет. А деньги где взять? Надо идти к губернатору. Задача мэра — в том числе его умение получить в город те ресурсы, которые может выделить область или Российская Федерация. У меня это осложнялось тем, что я был не из правящей партии. Понятно, что это тоже создавало какие-то трудности. Но надо отдать должное губернатору, у меня всегда были с ним достаточно конструктивные отношения, за исключением трех случаев, когда я просто клал заявление на стол и говорил, что этого я выполнять не буду и если губернатор считает, что это должно быть исполнено, тогда пусть исполняет кто-нибудь другой. Но это была в некотором смысле провокация, потому что заявление на стол по законодательству я должен был не губернатору класть, а совету депутатов местному. Тем не менее, все три раза это заканчивалось тем, что он соглашался со мной. Может быть он и не соглашался, конечно, но уважал позицию и не требовал, чтобы я исполнял те указания, из-за которых конфликт возникал.
Самое главное тяжелое «наследство» — это полное недоверие между жителями и властью. Жители были убеждены, что власть всегда действует в своих интересах. Была довольно тяжелая градостроительная ситуация. Начало 2000-х годов – это были времена уплотнительной застройки, когда в каждый двор пытались влепить многоэтажку, несмотря ни на какие последствия, связанные с социальной и инженерной инфраструктурой.
И вот эта проблема недоверия между людьми и властью и была главной в той ситуации, которая сложилась. Я считал, что самое главное, что мы должны сделать, — поменять эту атмосферу. Объяснять, что мы делаем, как мы делаем, обсуждать с людьми. Это не значит, что власть всегда должна следовать мнению большинства, это называет популизм. Очень часто власть должна действовать вопреки большинству, и в этом ее ответственность – не быть популистами.
Если ты профессионал и ты во власти, ты должен понимать последствия того, что делаешь и не всегда идти на поводу у большинства. Важен диалог, важна открытость – мы с этого и начали. Это еще были лозунги во время предвыборной кампании – мы сказали, что будем бороться с точечной коммерческой застройкой. Но при этом понимали, что строительство города остановить нельзя – семьи растут, дети подрастают. Поэтому строить надо, но мы должны перейти к цивилизованному строительству в рамках генерального плана в интересах жителей. Принятие генерального плана и было той площадкой, на которой мы пытались нащупать диалог с жителями. В значительной мере это удалось, хоть генеральный план мы и приняли только в 2009 году.
Шесть лет понадобилось обсуждений и дискуссий, хотя нельзя сказать, что мы достигли консенсуса. Не все депутаты были «за», была масса дискуссий. В Троицке состоялся единственный в стране, насколько я знаю, муниципальный референдум. Здесь заслуга власти состоит не в том, что она его организовала (я как раз был против проведения такого референдума). Я считаю, что для содержательных и сложных вопросов референдум, на котором можно сказать «да» или «нет», — это не способ согласования позиций.
Тем не менее заслуга власти в тот момент состояла в том, что мы не стали бороться против этого, а согласились, чтобы он прошел. Это сняло в какой-то мере ту напряженность, которая была в городе. Сразу после выборов проблема леса была на первом месте, сегодня, если посмотреть на социологию, проблема леса, во-первых, не стоит на первом месте, а во-вторых, обсуждается совсем иначе. На референдуме, который был, стоял вопросом «Можно рубить лес или нет?», и, конечно, 97% тех, кто пришел на референдум, сказали, что лес рубить нельзя. А сейчас, после принятия генерального плана, когда возникает вопрос вырубки леса для каких-то нужд, то первое, что люди делают, это спрашивают «А что у нас там в генеральном плане?». И если в генеральном плане на месте леса размещен объект, как это было с микрорайоном ЖСК, то это не вызывает большого напряжения в обществе.
Например, когда были публичные слушания по микрорайону ЖСК, то никто из «зеленых» на них не пришел. Устройство власти в городе меняется. То, что происходит сегодня, не совсем то, что было в 2000-х. Тем не менее очень важно, (а в то время это в значительной мере соблюдалось): у нас по конституции органы местного самоуправления не являются органами государственной власти. Это означает, что на местном уровне можно самим решать проблемы, принимать местные законы, они не называются законами, но это могут быть положения, правила. В общем, есть некоторая самостоятельность, в том числе финансовая, потому что есть собственный бюджет.
В 2003 году был принят закон, с которого тогда началась реформа местного самоуправления. В то время проблема была в том, что полномочий было много, а денег было мало. Если говорить о нынешнем этапе, то мне кажется, и денег мало, но и полномочий уже не осталось. Если раньше в законе о местном самоуправлении был описан довольно большой перечень полномочий, которые региональная власть не могла отобрать у местного самоуправления, то теперь закон модифицировался так, что из всех прав местного самоуправления остались права на герб, флаг, какую-то символику. Фундаментальные полномочия местного самоуправления в значительной мере отобрали.
Уже несколько лет местное самоуправление не отвечает за здравоохранение. В последние годы практически везде местное самоуправление лишили права распоряжения землей, а это очень важное право – да, у нас не хватало денег, но земельными ресурсами мы распоряжались сами. Тогда нам удалось, например, предоставить землю жилищно-строительным кооперативам в городе Троицке, мы сами выделяли площадки под объекты. А построили мы довольно много: Начальную школу, Дворец спорта, Школу искусств. Такие заметные, я бы сказал, в городе объекты. Тогда это еще удавалось.
Другая проблема состоит в том, что полномочия есть, денег нет. А деньги где взять? Надо идти к губернатору. Задача мэра — в том числе его умение получить в город те ресурсы, которые может выделить область или Российская Федерация. У меня это осложнялось тем, что я был не из правящей партии. Понятно, что это тоже создавало какие-то трудности. Но надо отдать должное губернатору, у меня всегда были с ним достаточно конструктивные отношения, за исключением трех случаев, когда я просто клал заявление на стол и говорил, что этого я выполнять не буду и если губернатор считает, что это должно быть исполнено, тогда пусть исполняет кто-нибудь другой. Но это была в некотором смысле провокация, потому что заявление на стол по законодательству я должен был не губернатору класть, а совету депутатов местному. Тем не менее, все три раза это заканчивалось тем, что он соглашался со мной. Может быть он и не соглашался, конечно, но уважал позицию и не требовал, чтобы я исполнял те указания, из-за которых конфликт возникал.
Я считаю, что единственный способ мэра сохранить какую-то самостоятельность – это его готовность отказаться от своей должности, если он не хочет делать того, с чем он не согласен. Но такое возможно, на мой взгляд, только когда есть прямые выборы мэра.
Потому что, если вы уходите, а за этим следуют выборы, при этом еще уходите со скандалом (потому что если бы я ушел, я должен был бы сделать какое-то заявление, почему я ухожу) и тогда у губернатора возникает проблема этих выборов – найти человека, этот человек еще должен быть избираем. В общем, масса проблем. И, может быть, поэтому губернатор считал, что лучше не связываться. А когда это назначенец, то это другое: «Я тебя назначил, теперь другого назначу». Поэтому та кампания, которая идет сейчас, когда массово отменяют выборы в городах, — не просто ослабление местного самоуправления, а по сути дела потеря его самостоятельности.
Первый случай, когда я клал заявление на стол, хорошо помню. Интересно, что он повторился сейчас, но с другим результатом. Я стал мэром и меня вызвал губернатор, сказал, что мы должны все электросети передать в область. Я посоветовался с Альбиной Павловной Воробьевой, к тому времени она уже много времени была директором «Электросетей», и сказал, что мы не готовы отдавать свои сети, потому что боимся, что это приведет к ухудшению ситуации с электроснабжением. И с гордостью могу сказать, что в 2010 году, когда в ряде районов области вводилось чрезвычайное положение в связи с перебоями электричества, Троицк был один из немногих, в котором этого не было сделано, потому что «Троицкие электросети» сумели провести реконструкцию, сделать резервные линии и мы пережили более-менее спокойно ту катастрофу. Для меня это просто было доказательством того, что тогда мы сделали правильный шаг.
Сейчас примерно такая же ситуация: мне рассказывают, что сети передали в Москву, а подготовки к зиме нет. Они километры труб меняли, и все деньги, которые были, они летом вкладывали в то, чтобы избежать аварий зимой. В этом году ни километра, ни метра труб не заменили. Повезет, все будет хорошо. Но повезет год, два, три, а когда-нибудь…Поэтому очень важно, чтобы была ответственность, и не только она, но еще и понимание: это вопрос не полномочий, не деления власти между регионом и муниципалитетом, это вопрос эффективности.
На местном уровне местная власть лучше знает нужды, лучше понимает проблемы, ей легче оценить риски, она быстрее принимает решения.
Несколько лет назад я участвовал в дискуссии на передачи «Поединок» Владимира Соловьева. Это была дискуссия по местному самоуправлению, в которой принимал участие Владимир Жириновский. И мне тогда пришлось с ним поспорить, потому что Владимир Вольфович сторонник унитарного государства и централизации власти. Он сказал, что муниципалитеты ничего делать не хотят и даже отказываются от денег. В тот год в первый раз из федерального бюджета были выделены деньги на благоустройство муниципалитетам. Он обвинил муниципалитеты, что часть из них от денег отказались. Мне ему пришлось объяснить: в феврале было принято решение в Кремле, до региона оно дошло в июне, дальше область распорядилась этими деньгами, и в сентябре они пришли в муниципалитет, дальше мы объявили конкурс и в конце октября-ноябре готовы были класть асфальт на эти деньги. Но понятно, что в ноябре либо снег, либо дождь. И выбор для муниципалитета был такой: либо класть асфальт в снег и получить реакцию населения, что «опять эти придурки во власти отмывают деньги», либо просто отказаться и вернуть эти деньги в бюджет.
Если все решения по асфальтированию где-нибудь в Чите, будут приниматься в Кремле, то так будет всегда. Если бы изначально деньги, которые нужны на асфальтирование закладывались в местный бюджет, тогда бы местная власть в декабре при принятии бюджета, составила бы план работ, в январе-феврале провела конкурс и, как только сошел снег, начала бы эти деньги осваивать, и к осеннему сезону уже и деньги были бы освоены, и дороги были бы заасфальтированы. Просто потому что, если решения принимаются на месте, то они принимаются быстрее и эффективнее. Конечно, есть решения, которые должны приниматься на федеральном уровне. Ясно, что вопрос национальной обороны на местном уровне не решаются. Но вопрос асфальтирования городских улиц — это, конечно, не тот вопрос, который надо решать в Кремле.
Первый случай, когда я клал заявление на стол, хорошо помню. Интересно, что он повторился сейчас, но с другим результатом. Я стал мэром и меня вызвал губернатор, сказал, что мы должны все электросети передать в область. Я посоветовался с Альбиной Павловной Воробьевой, к тому времени она уже много времени была директором «Электросетей», и сказал, что мы не готовы отдавать свои сети, потому что боимся, что это приведет к ухудшению ситуации с электроснабжением. И с гордостью могу сказать, что в 2010 году, когда в ряде районов области вводилось чрезвычайное положение в связи с перебоями электричества, Троицк был один из немногих, в котором этого не было сделано, потому что «Троицкие электросети» сумели провести реконструкцию, сделать резервные линии и мы пережили более-менее спокойно ту катастрофу. Для меня это просто было доказательством того, что тогда мы сделали правильный шаг.
Сейчас примерно такая же ситуация: мне рассказывают, что сети передали в Москву, а подготовки к зиме нет. Они километры труб меняли, и все деньги, которые были, они летом вкладывали в то, чтобы избежать аварий зимой. В этом году ни километра, ни метра труб не заменили. Повезет, все будет хорошо. Но повезет год, два, три, а когда-нибудь…Поэтому очень важно, чтобы была ответственность, и не только она, но еще и понимание: это вопрос не полномочий, не деления власти между регионом и муниципалитетом, это вопрос эффективности.
На местном уровне местная власть лучше знает нужды, лучше понимает проблемы, ей легче оценить риски, она быстрее принимает решения.
Несколько лет назад я участвовал в дискуссии на передачи «Поединок» Владимира Соловьева. Это была дискуссия по местному самоуправлению, в которой принимал участие Владимир Жириновский. И мне тогда пришлось с ним поспорить, потому что Владимир Вольфович сторонник унитарного государства и централизации власти. Он сказал, что муниципалитеты ничего делать не хотят и даже отказываются от денег. В тот год в первый раз из федерального бюджета были выделены деньги на благоустройство муниципалитетам. Он обвинил муниципалитеты, что часть из них от денег отказались. Мне ему пришлось объяснить: в феврале было принято решение в Кремле, до региона оно дошло в июне, дальше область распорядилась этими деньгами, и в сентябре они пришли в муниципалитет, дальше мы объявили конкурс и в конце октября-ноябре готовы были класть асфальт на эти деньги. Но понятно, что в ноябре либо снег, либо дождь. И выбор для муниципалитета был такой: либо класть асфальт в снег и получить реакцию населения, что «опять эти придурки во власти отмывают деньги», либо просто отказаться и вернуть эти деньги в бюджет.
Если все решения по асфальтированию где-нибудь в Чите, будут приниматься в Кремле, то так будет всегда. Если бы изначально деньги, которые нужны на асфальтирование закладывались в местный бюджет, тогда бы местная власть в декабре при принятии бюджета, составила бы план работ, в январе-феврале провела конкурс и, как только сошел снег, начала бы эти деньги осваивать, и к осеннему сезону уже и деньги были бы освоены, и дороги были бы заасфальтированы. Просто потому что, если решения принимаются на месте, то они принимаются быстрее и эффективнее. Конечно, есть решения, которые должны приниматься на федеральном уровне. Ясно, что вопрос национальной обороны на местном уровне не решаются. Но вопрос асфальтирования городских улиц — это, конечно, не тот вопрос, который надо решать в Кремле.
///
Жители все равно считают, что за все мэр отвечает. И в этом смысле мэр отвечает за все.
Ответственность и превышение полномочий
Жители все равно считают, что за все мэр отвечает. И в этом смысле мэр отвечает за все. Но, с другой стороны, и это надо четко понимать и хорошо бы еще объяснять, что есть разделение полномочий между разными уровнями власти и есть полномочия, которые к полномочиям мэра не относятся. Если мэр начинается что-то делать и тратить деньги местного бюджета не на свои полномочия, то это уголовно наказуемое деяние. И иногда мне это приходилось делать сознательно. Когда это грозило, что называется, жизни и здоровью людей. На моей памяти произошла такая вещь. Раньше за обеспечение льготников муниципальными лекарствами отвечал муниципалитет, и мы с этим справлялись. Передача этих функций на уровень региона привела, с одной стороны, к появлению дефицита. И лекарства выросли в цене в три раза после того, как закупки передали на региональный уровень. Но это полбеды. Если раньше ко мне приходил человек, если это диабетик и у него нет инсулина, у него есть реальная опасность впасть в кому, я был вправе принять решение и выделить ему деньги, поскольку я за это отвечал и у меня было право на это тратить деньги. В новой ситуации я не имею права ни рубля потратить — это превышение полномочий и нецелевое расходование средств. И мы все равно это делали. Оформляли это материальной помощью человеку, попавшему в трудную жизненную ситуацию, но не могли сказать, что это деньги на закупку лекарств, потому что это полномочия другого уровня власти и у них есть деньги на это. И как бы наша задача с них спросить, почему они не обеспечили. Можно что-то сказать себе, можно губернатору, но что сказать человеку, которому лекарства нужны сегодня и, если ему их не дать, он умрет? По-человечески мэр за все отвечает, а юридически, когда начинаешь брать ответственность за все, то иногда это называется превышением полномочий.
Когда мэр выбран народом, это тоже его защищает. У мэра другой статус. Это не назначенный человек, и, если что-то происходит, уголовные дела начинают возбуждаться, вышестоящая власть тоже понимает, насколько мэр легитимен с точки зрения поддержки избирателей. И я этим тоже пользовался несколько раз, когда мне начальник финуправления говорила, что мы не имеем права этого делать, потому что это превышение полномочий. Формально, по закону, это уголовная ответственность. И я, считая, как в случае, когда есть угроза жизни и здоровью человеку, говорил, пиши заявление. В законе написано, что если она довела до меня, что она считает это действие неправомочным, а я настаиваю, то она освобождается от ответственности в этом случае. И у меня было несколько случаев с начальником финуправления, когда я говорил: «Пиши заявление на мое имя, что ты с этим не согласна». Я снимал с нее ответственность, понимая, что я не освобожден ни от какой уголовной ответственности. Мэр, будучи выборной фигурой, защищен гораздо больше от всяческого произвола, чем человек назначенный.
Сферы, за которые отвечал муниципалитет в то время, как я был мэром, —здравоохранение, образование в части содержания зданий, включая детские сады, культура, спорт и благоустройство. Вот это было основное, чем я занимался. Льготное обеспечение лекарствами до 2005 года было в наших руках, и я считаю, что это большая ошибка, что его забрали с местного уровня. Мы занимались этим сами и знали каждого лично. Ну не может регион знать каждого льготника в Троицке! То, что мы знали каждого лично, не всегда было в пользу этих самых льготников. У нас же тоже люди разные. Есть такие льготники, для которых дело чести – получить все то, что им положено, притом, что им это даже не надо. Я сам приходил к таким пожилым людям, у которых целая тумбочка забита лекарствами льготными, которые они получили и которые им не нужны. Они их получили, а кто-то остался без лекарств. Когда мы лично знали этого человека, могли с ним объясниться, сказать, что не надо ему лишних лекарств, лучше пусть кто-то другой получит. Когда это делается сверху, то, конечно, это уже не получается.
Жители все равно считают, что за все мэр отвечает. И в этом смысле мэр отвечает за все. Но, с другой стороны, и это надо четко понимать и хорошо бы еще объяснять, что есть разделение полномочий между разными уровнями власти и есть полномочия, которые к полномочиям мэра не относятся. Если мэр начинается что-то делать и тратить деньги местного бюджета не на свои полномочия, то это уголовно наказуемое деяние. И иногда мне это приходилось делать сознательно. Когда это грозило, что называется, жизни и здоровью людей. На моей памяти произошла такая вещь. Раньше за обеспечение льготников муниципальными лекарствами отвечал муниципалитет, и мы с этим справлялись. Передача этих функций на уровень региона привела, с одной стороны, к появлению дефицита. И лекарства выросли в цене в три раза после того, как закупки передали на региональный уровень. Но это полбеды. Если раньше ко мне приходил человек, если это диабетик и у него нет инсулина, у него есть реальная опасность впасть в кому, я был вправе принять решение и выделить ему деньги, поскольку я за это отвечал и у меня было право на это тратить деньги. В новой ситуации я не имею права ни рубля потратить — это превышение полномочий и нецелевое расходование средств. И мы все равно это делали. Оформляли это материальной помощью человеку, попавшему в трудную жизненную ситуацию, но не могли сказать, что это деньги на закупку лекарств, потому что это полномочия другого уровня власти и у них есть деньги на это. И как бы наша задача с них спросить, почему они не обеспечили. Можно что-то сказать себе, можно губернатору, но что сказать человеку, которому лекарства нужны сегодня и, если ему их не дать, он умрет? По-человечески мэр за все отвечает, а юридически, когда начинаешь брать ответственность за все, то иногда это называется превышением полномочий.
Когда мэр выбран народом, это тоже его защищает. У мэра другой статус. Это не назначенный человек, и, если что-то происходит, уголовные дела начинают возбуждаться, вышестоящая власть тоже понимает, насколько мэр легитимен с точки зрения поддержки избирателей. И я этим тоже пользовался несколько раз, когда мне начальник финуправления говорила, что мы не имеем права этого делать, потому что это превышение полномочий. Формально, по закону, это уголовная ответственность. И я, считая, как в случае, когда есть угроза жизни и здоровью человеку, говорил, пиши заявление. В законе написано, что если она довела до меня, что она считает это действие неправомочным, а я настаиваю, то она освобождается от ответственности в этом случае. И у меня было несколько случаев с начальником финуправления, когда я говорил: «Пиши заявление на мое имя, что ты с этим не согласна». Я снимал с нее ответственность, понимая, что я не освобожден ни от какой уголовной ответственности. Мэр, будучи выборной фигурой, защищен гораздо больше от всяческого произвола, чем человек назначенный.
Сферы, за которые отвечал муниципалитет в то время, как я был мэром, —здравоохранение, образование в части содержания зданий, включая детские сады, культура, спорт и благоустройство. Вот это было основное, чем я занимался. Льготное обеспечение лекарствами до 2005 года было в наших руках, и я считаю, что это большая ошибка, что его забрали с местного уровня. Мы занимались этим сами и знали каждого лично. Ну не может регион знать каждого льготника в Троицке! То, что мы знали каждого лично, не всегда было в пользу этих самых льготников. У нас же тоже люди разные. Есть такие льготники, для которых дело чести – получить все то, что им положено, притом, что им это даже не надо. Я сам приходил к таким пожилым людям, у которых целая тумбочка забита лекарствами льготными, которые они получили и которые им не нужны. Они их получили, а кто-то остался без лекарств. Когда мы лично знали этого человека, могли с ним объясниться, сказать, что не надо ему лишних лекарств, лучше пусть кто-то другой получит. Когда это делается сверху, то, конечно, это уже не получается.
///
Социология, проблема и дилемма
Была такая практика с первого дня, когда я стал мэром. Раз в год мы заказывали социологическое исследование, и одним из главных вопросов был рейтинг городских проблем. Спрашивали у жителей, что их волнует или не устраивает больше всего.
Я хорошо помню результаты по годам. В первый год в домах было холодно. Когда мы сделали социологию, то увидели: люди боятся, что наступающей зимой тоже будет холодно. Мы изменили режим работы котельной, получили лимиты на газ, и в домах стало тепло. Это не бог весть какое достижение, но когда сделали социологию через год, то увидели, что ушла из этого списка проблема с теплом. Зато на первом месте оказалась проблема ржавой воды. И мы следующий год добивались того, чтобы построить станцию обезжелезивания. Мы ее построили, сдали, и эта проблема пропала.
Потом на первое место вышли дороги. Дороги много лет не ремонтировались, не асфальтировались, в общем, качество дорог никого не устраивало. В тот год мы заасфальтировали все дороги и впервые заасфальтировали весь частный сектор. И это ушло. Это хорошая история: когда мы видим, что была проблема и ее нет. Причем люди этого не осознают. Они уже и не помнят, что когда-то в домах было холодно. Но я-то помню и горжусь, что мы решили эти проблемы. Другой результат этого процесса: наверху оказываются такие проблемы, которые сходу решить не получается. Если у людей все нормально в экстренных нуждах, то у людей вылезают долгосрочные проблемы, на которые ответа уже нет. Например, проблема досуга молодежи в маленьком городе – и что с ней делать? Мы пытались что-то делать, но не могу сказать, что кардинально что-то поменяли.
Это как раз тот случай, когда вы не решите проблему введением еще одного стадиона или фитнес-центра. Это комплекс проблем, которыми надо заниматься потихоньку. Это требует долгосрочной политики, причем политики продуманной. Здесь нет рецептов. С одной стороны, это не приносит быстрого удовлетворения, с другой стороны, когда ты видишь, что проблема много лет стояла, не один год, а потом потихонечку решается, это приносит наибольшее удовлетворении. Если проблему можно решить за день, за два, за неделю, это не бог весть какая проблема. А когда ты несколько лет потратишь, а потом это получилось, тогда это хорошо и здорово.
Была такая практика с первого дня, когда я стал мэром. Раз в год мы заказывали социологическое исследование, и одним из главных вопросов был рейтинг городских проблем. Спрашивали у жителей, что их волнует или не устраивает больше всего.
Я хорошо помню результаты по годам. В первый год в домах было холодно. Когда мы сделали социологию, то увидели: люди боятся, что наступающей зимой тоже будет холодно. Мы изменили режим работы котельной, получили лимиты на газ, и в домах стало тепло. Это не бог весть какое достижение, но когда сделали социологию через год, то увидели, что ушла из этого списка проблема с теплом. Зато на первом месте оказалась проблема ржавой воды. И мы следующий год добивались того, чтобы построить станцию обезжелезивания. Мы ее построили, сдали, и эта проблема пропала.
Потом на первое место вышли дороги. Дороги много лет не ремонтировались, не асфальтировались, в общем, качество дорог никого не устраивало. В тот год мы заасфальтировали все дороги и впервые заасфальтировали весь частный сектор. И это ушло. Это хорошая история: когда мы видим, что была проблема и ее нет. Причем люди этого не осознают. Они уже и не помнят, что когда-то в домах было холодно. Но я-то помню и горжусь, что мы решили эти проблемы. Другой результат этого процесса: наверху оказываются такие проблемы, которые сходу решить не получается. Если у людей все нормально в экстренных нуждах, то у людей вылезают долгосрочные проблемы, на которые ответа уже нет. Например, проблема досуга молодежи в маленьком городе – и что с ней делать? Мы пытались что-то делать, но не могу сказать, что кардинально что-то поменяли.
Это как раз тот случай, когда вы не решите проблему введением еще одного стадиона или фитнес-центра. Это комплекс проблем, которыми надо заниматься потихоньку. Это требует долгосрочной политики, причем политики продуманной. Здесь нет рецептов. С одной стороны, это не приносит быстрого удовлетворения, с другой стороны, когда ты видишь, что проблема много лет стояла, не один год, а потом потихонечку решается, это приносит наибольшее удовлетворении. Если проблему можно решить за день, за два, за неделю, это не бог весть какая проблема. А когда ты несколько лет потратишь, а потом это получилось, тогда это хорошо и здорово.
Но на самом деле самые сложные проблемы всегда противоречивы.
Еще одна вещь, которая для меня была важна, заключается в том, что у мэра города есть дилемма – либо быть популистом и делать только то, за что он будет поддержан и то, что даст ему дополнительных очков на выборах, либо поступать, как считает нужным. Но на самом деле самые сложные проблемы всегда противоречивы. Если начинаешь что-то делать, кому-то это нравится, кому-то нет. При настоящей проблеме общество всегда разделится, и нужно взять на себя ответственность сказать: «Да, я буду это делать», даже если половине жителей это не нравится.
Они, конечно, будут ругать, более того, могут и не проголосовать на ближайших выборах, если они не поймут к тому моменту, что мэр был прав. И это надо четко понимать: то, что ты делаешь, правильно, и жители это поймут, но не сегодня. Например, строительство музыкальной школы. Сколько было криков… Я помню, как мы специально собирали родителей этих детей в зале старой музыкальной школы, где полы проваливались, с потолка отваливалась штукатурка, и мы проводили там публичные слушания по проекту, а «зеленые» говорили, «мы не дадим вырубить любимый кусок леса на центральной улице ни за что и никогда, и это ваши проблемы, где строить школу». Ну и что? Сегодня кто-нибудь скажет, что эта школа не на месте? Мне кажется, это один из самых лучших объектов, и место у него правильное, и само здание красивое, и это лучший концертный зал, где мероприятия проводятся. И, вообще говоря, все забыли, что делалось вопреки значительной части населения.
Они, конечно, будут ругать, более того, могут и не проголосовать на ближайших выборах, если они не поймут к тому моменту, что мэр был прав. И это надо четко понимать: то, что ты делаешь, правильно, и жители это поймут, но не сегодня. Например, строительство музыкальной школы. Сколько было криков… Я помню, как мы специально собирали родителей этих детей в зале старой музыкальной школы, где полы проваливались, с потолка отваливалась штукатурка, и мы проводили там публичные слушания по проекту, а «зеленые» говорили, «мы не дадим вырубить любимый кусок леса на центральной улице ни за что и никогда, и это ваши проблемы, где строить школу». Ну и что? Сегодня кто-нибудь скажет, что эта школа не на месте? Мне кажется, это один из самых лучших объектов, и место у него правильное, и само здание красивое, и это лучший концертный зал, где мероприятия проводятся. И, вообще говоря, все забыли, что делалось вопреки значительной части населения.
Выборы
Когда я шел на первые выборы, меня еще не знали как политика, хотя я был депутатом, но как мэра, наверное, трудно было представить. Первые 85% я получил, когда боролся, так скажем, с представителем старой власти, он был выдвиженцем от той группы, которая была представлена убитым мэром. Это было скорее протестное голосование, не голосование за меня. Тут никаких моих заслуг нет, это «заслуга» предыдущей власти, что они это довели до такого состояния, когда 85% населения проголосовало против них.
А вот вторые выборы – это интересная история. Я тогда своими мэрскими выборами практически не занимался. Выборы, кстати, были одновременно с выборами в ГосДуму. В то время были очень жесткие требования региональной власти по результатам «Единой России». И я, не будучи членом это партии, занимался еще и их выборами. Но мы никогда, ни разу, хотя было сильнейшее давление, не фальсифицировали результаты выборов. В ходе этих выборов была команда вице-губернатора не сдавать протоколы в территориальную избирательную комиссию, пока он этого не разрешит. Я ему в три часа ночи позвонил, сказал, какие цифры, и он ответил: «Меняй протокол». Я сказал, что этого делать не буду. Он ответил: «Как хочешь, будешь разговаривать с губернатором». Мы сдали протоколы, как всегда наши наукограды оказались в «худшей» десятке. Но надо опять отдать должное губернатору, хоть он и был членом генерального совета «Единой России», и в общем, был человек достаточно жесткий, здесь он уважал позицию и в тот раз мне не пришлось писать заявление. Это все сошло с рук.
Вторые выборы – я и так понимал, что их выиграю. Еще я понимал, что у любого человека, находящегося во власти, свой протестный электорат, всегда есть обиженные, которые, может, по личным причинам где-то с вами столкнулись, считают, что вы виноваты в их бедах. Поэтому я понимал, что будет довольно много голосов против, но результат меня вполне устроил – я набрал 50% голосов, ближайший конкурент 30% голосов. В прошлом году, когда я участвовал в выборах в Мосгордуму, в Троицке набрал столько же. И то, что я могу сегодня спокойно ходить по улицам, разговаривать с людьми, и на меня не выплескивается какой-то негатив за то, что я делал, когда работал мэром, — это большое достоинство. Потому что я знаю многих мэров, которые, перестав быть мэрами, уезжали из города, чувствуя себя неуютно и испытывая какое-то отношение недружественное. У нас этого нет.
И то, что новым мэром стал человек, который работал со мной в администрации восемь лет, — это тоже хорошо. Потому что это не привело к большим потрясениям, дурацкое по нынешним временам слово «стабильность» — тоже важно. Иногда это обострение, политическая борьба приводит не к рациональным решениям, а решениям «назло», «вопреки». И поскольку они иррациональные, то, наверняка, неправильные.
Когда я шел на первые выборы, меня еще не знали как политика, хотя я был депутатом, но как мэра, наверное, трудно было представить. Первые 85% я получил, когда боролся, так скажем, с представителем старой власти, он был выдвиженцем от той группы, которая была представлена убитым мэром. Это было скорее протестное голосование, не голосование за меня. Тут никаких моих заслуг нет, это «заслуга» предыдущей власти, что они это довели до такого состояния, когда 85% населения проголосовало против них.
А вот вторые выборы – это интересная история. Я тогда своими мэрскими выборами практически не занимался. Выборы, кстати, были одновременно с выборами в ГосДуму. В то время были очень жесткие требования региональной власти по результатам «Единой России». И я, не будучи членом это партии, занимался еще и их выборами. Но мы никогда, ни разу, хотя было сильнейшее давление, не фальсифицировали результаты выборов. В ходе этих выборов была команда вице-губернатора не сдавать протоколы в территориальную избирательную комиссию, пока он этого не разрешит. Я ему в три часа ночи позвонил, сказал, какие цифры, и он ответил: «Меняй протокол». Я сказал, что этого делать не буду. Он ответил: «Как хочешь, будешь разговаривать с губернатором». Мы сдали протоколы, как всегда наши наукограды оказались в «худшей» десятке. Но надо опять отдать должное губернатору, хоть он и был членом генерального совета «Единой России», и в общем, был человек достаточно жесткий, здесь он уважал позицию и в тот раз мне не пришлось писать заявление. Это все сошло с рук.
Вторые выборы – я и так понимал, что их выиграю. Еще я понимал, что у любого человека, находящегося во власти, свой протестный электорат, всегда есть обиженные, которые, может, по личным причинам где-то с вами столкнулись, считают, что вы виноваты в их бедах. Поэтому я понимал, что будет довольно много голосов против, но результат меня вполне устроил – я набрал 50% голосов, ближайший конкурент 30% голосов. В прошлом году, когда я участвовал в выборах в Мосгордуму, в Троицке набрал столько же. И то, что я могу сегодня спокойно ходить по улицам, разговаривать с людьми, и на меня не выплескивается какой-то негатив за то, что я делал, когда работал мэром, — это большое достоинство. Потому что я знаю многих мэров, которые, перестав быть мэрами, уезжали из города, чувствуя себя неуютно и испытывая какое-то отношение недружественное. У нас этого нет.
И то, что новым мэром стал человек, который работал со мной в администрации восемь лет, — это тоже хорошо. Потому что это не привело к большим потрясениям, дурацкое по нынешним временам слово «стабильность» — тоже важно. Иногда это обострение, политическая борьба приводит не к рациональным решениям, а решениям «назло», «вопреки». И поскольку они иррациональные, то, наверняка, неправильные.
Оппозиция и власть
У нас есть довольно много разумных людей среди «зеленых». Я с их позицией не согласен, но они люди достаточно рациональные, и когда сегодня что-то происходит в рамках генерального плана, они более-менее с этим мирятся.
У нас есть довольно много разумных людей среди «зеленых». Я с их позицией не согласен, но они люди достаточно рациональные, и когда сегодня что-то происходит в рамках генерального плана, они более-менее с этим мирятся.
Ведь почему нужна оппозиция? В тех же спорах и противостояниях с губернатором я очень часто этим и прикрывался. Говорил: «Ну слушайте, мы сейчас с вами это сделаем, завтра эта «проклятая оппозиция» выведет людей на улицы с какими-то лозунгами против власти. Оно нам надо, да еще и перед выборами?».
И это тоже способ отстоять свое мнение. А если все лояльны, тогда и повода нет, сказать что-то. Для того, чтобы хоть как-то быть самостоятельным, нужно опираться на людей. Причем в разных ситуациях можно опираться на разных людей. В каком-то случае на большинство, а в каком-то на меньшинство. Вот это уже то, что называется политикой. Важно только, чтобы это была политика, а не политиканство. Чтобы это было достижение осмысленных целей, а не угождение начальству или корыстные планы.
Оппозиции, к сожалению, стало меньше. Раньше я, будучи мэром, заходил в интернет и много что читал про власть, про город, и, кстати, это очень помогало. Приходил на планерку и, может, это отчасти компенсировала недостаток времени, для того, чтобы что-то посмотреть в городе. Можно же все прочитать в интернете! А когда это начинает подавляться, исчезает куда-то, теряется гражданская активность.
Я могу совершенно точно сказать, что ни разу, когда я был мэром, не было никакой попытки преследования ни предпринимателей, ни чиновников, ни других людей за то, что они были не согласны с моей позицией. Один раз я судился с Якушевой и горжусь опять же тем, что в тот момент нам удалось доказать ее вину по делу о клевете. Дело в том, что клевету очень сложно доказывать, потому что клевета – это не когда человек сказал неправду, а когда он сказал неправду, заведомо зная, что он сказал неправду. Мы, проведя экспертизу, получили официальное заключение, что это была клевета. Что Якушева, высказав информацию о действиях моих и моей администрации в целом, не просто сказала неправду, а знала, что сказала неправду. Было ясно, что все было совсем не так, как она описала в своей газете. И это был единственный случай.
В начале 2000-х была совсем другая система. И оппозиции была более живая, ГосДума была местом для дискуссий, конечно, тогда было проще.
Задача власти – прежде всего стимулировать гражданскую активность. Если в процесс вовлечено много разных людей, значит, можно сделать гораздо больше, чем сама власть. Вот такой пример – замечательная история с жилищно-строительными кооперативами. Мы, вложив 60 миллионов рублей из местного бюджета, несколько миллиардов привлекли для решения жилищной проблемы жителей города. Это не коммерческое жилье, жители строят для себя жилье сами, а мы немножко им помогли. Сегодня это лучший микрорайон в городе. Люди получили жилье по цене в два раза ниже рыночной. Многие из них, не все, безусловно, формально стояли в очереди. Из того, что нам в городе удалось сделать, это, может быть, самое главное.
Но сегодня я такого не вижу, в интернете как-то все очень благостно, и вроде бы всех все устраивает. Но мне кажется, что это апатия, связанная с тем, что сегодня уже гораздо меньше зависит от людей. И выборов мэра у нас больше нет, а это означает, что выборной кампании на самом деле у нас не будет. Соответственно, и мэру особо стараться перед выборами не надо.
Еще очень важно ограничение по срокам, ведь я пробыл восемь лет мэром, потому что одно из первых решений, которое принял совет депутатов по моей инициативе, это ограничение двумя сроками. Почему это важно? Даже на примере Обамы это хорошо видно. На втором сроке своем Обама принимает непопулярные решения, «ObamaCare», реформа здравоохранения, же очень болезненна. Когда человек понимает, что ему не надо больше побеждать на выборах, он может себе позволить шаги непопулярные, но стратегически важные для страны, для города. А если мэр должен снова и снова выигрывать выборы, его не интересует содержательная сторона, он должен делать популистские вещи и стараться не нажить себе еще больше врагов. Я думаю, что ограничение по срокам – это чрезвычайно важная история. Сменяемость власти, с одной стороны, раскрепощает власть, потому что нет повода становиться оголтелым популистом, с другой стороны, когда приходят новые люди, меняется и команда, появляются новые подходы. Человек, который долго во власти, обрастает комплексами, барьерами, становится толстокожим и менее чувствительным к каким-то болям людским. И все это снижает эффективность.
Ключевой вопрос для меня в местном самоуправлении – это эффективность. Есть масса проблем, которые местное самоуправление в силу объективных причин решает более эффективно, чем, если эти проблемы пытается решить власть верхнего уровня. Изъятие прав у местного самоуправления – и юридических, и экономических, просто приводит власть к тому, что она становится менее эффективной. На местах хуже решаются проблемы, решаются в первую очередь не те проблемы, которые надо было бы решать, решаются не так, как надо было бы решать. И вот это проблема. Важно не то, что у кого-то стало больше власти, а у кого-то меньше, важно, что власть в целом становится менее эффективной.
Оппозиции, к сожалению, стало меньше. Раньше я, будучи мэром, заходил в интернет и много что читал про власть, про город, и, кстати, это очень помогало. Приходил на планерку и, может, это отчасти компенсировала недостаток времени, для того, чтобы что-то посмотреть в городе. Можно же все прочитать в интернете! А когда это начинает подавляться, исчезает куда-то, теряется гражданская активность.
Я могу совершенно точно сказать, что ни разу, когда я был мэром, не было никакой попытки преследования ни предпринимателей, ни чиновников, ни других людей за то, что они были не согласны с моей позицией. Один раз я судился с Якушевой и горжусь опять же тем, что в тот момент нам удалось доказать ее вину по делу о клевете. Дело в том, что клевету очень сложно доказывать, потому что клевета – это не когда человек сказал неправду, а когда он сказал неправду, заведомо зная, что он сказал неправду. Мы, проведя экспертизу, получили официальное заключение, что это была клевета. Что Якушева, высказав информацию о действиях моих и моей администрации в целом, не просто сказала неправду, а знала, что сказала неправду. Было ясно, что все было совсем не так, как она описала в своей газете. И это был единственный случай.
В начале 2000-х была совсем другая система. И оппозиции была более живая, ГосДума была местом для дискуссий, конечно, тогда было проще.
Задача власти – прежде всего стимулировать гражданскую активность. Если в процесс вовлечено много разных людей, значит, можно сделать гораздо больше, чем сама власть. Вот такой пример – замечательная история с жилищно-строительными кооперативами. Мы, вложив 60 миллионов рублей из местного бюджета, несколько миллиардов привлекли для решения жилищной проблемы жителей города. Это не коммерческое жилье, жители строят для себя жилье сами, а мы немножко им помогли. Сегодня это лучший микрорайон в городе. Люди получили жилье по цене в два раза ниже рыночной. Многие из них, не все, безусловно, формально стояли в очереди. Из того, что нам в городе удалось сделать, это, может быть, самое главное.
Но сегодня я такого не вижу, в интернете как-то все очень благостно, и вроде бы всех все устраивает. Но мне кажется, что это апатия, связанная с тем, что сегодня уже гораздо меньше зависит от людей. И выборов мэра у нас больше нет, а это означает, что выборной кампании на самом деле у нас не будет. Соответственно, и мэру особо стараться перед выборами не надо.
Еще очень важно ограничение по срокам, ведь я пробыл восемь лет мэром, потому что одно из первых решений, которое принял совет депутатов по моей инициативе, это ограничение двумя сроками. Почему это важно? Даже на примере Обамы это хорошо видно. На втором сроке своем Обама принимает непопулярные решения, «ObamaCare», реформа здравоохранения, же очень болезненна. Когда человек понимает, что ему не надо больше побеждать на выборах, он может себе позволить шаги непопулярные, но стратегически важные для страны, для города. А если мэр должен снова и снова выигрывать выборы, его не интересует содержательная сторона, он должен делать популистские вещи и стараться не нажить себе еще больше врагов. Я думаю, что ограничение по срокам – это чрезвычайно важная история. Сменяемость власти, с одной стороны, раскрепощает власть, потому что нет повода становиться оголтелым популистом, с другой стороны, когда приходят новые люди, меняется и команда, появляются новые подходы. Человек, который долго во власти, обрастает комплексами, барьерами, становится толстокожим и менее чувствительным к каким-то болям людским. И все это снижает эффективность.
Ключевой вопрос для меня в местном самоуправлении – это эффективность. Есть масса проблем, которые местное самоуправление в силу объективных причин решает более эффективно, чем, если эти проблемы пытается решить власть верхнего уровня. Изъятие прав у местного самоуправления – и юридических, и экономических, просто приводит власть к тому, что она становится менее эффективной. На местах хуже решаются проблемы, решаются в первую очередь не те проблемы, которые надо было бы решать, решаются не так, как надо было бы решать. И вот это проблема. Важно не то, что у кого-то стало больше власти, а у кого-то меньше, важно, что власть в целом становится менее эффективной.
///
Прокуратура и зависимость
Очень важно человеку в этой должности (это просто вопрос его личной безопасности) хорошо понимать, что происходит в городе. Вы должны знать всех: вы можете по-разному относить к разным людям, но вы должны точно понимать, что происходит, потому что тогда у вас есть возможность как-то на это реагировать. В том числе избежать каких-то опасностей. Это вопрос постоянного общения и получения необходимой информации в том числе и от правоохранительных органов. Все наши правоохранительные органы никак местному самоуправлению не подчинены. Местная милиция – региональная, ФСБ, прокуратура – федеральная. Тем не менее взаимодействие с этими органами – чрезвычайно важная функция. Но это не отношения «подчиненный – начальник», это сотрудничество, когда и они часто обращаются к нам, и мы к ним обращаемся.
Я, будучи депутатом, обращался в генеральную прокуратуру с вопросом, почему прокурору города Троицка предоставили за счет города отдельный коттедж. Я понимаю, что в законе написано, что в течение полугода после назначения должна быть предоставлена квартира, и власть должна идти навстречу. Но в этом же законе написано, что генеральная прокуратура должна это компенсировать. Результатом моего обращения стало то, что бюджет получил-таки компенсацию. Хотя прокурор мог бы воспринять это как наезд лично на него. Но у него хватило ума, и я могу сказать, что он мне много помогал во всяких наших делах. Когда готовился референдум, мы много обсуждали (у нас так устроено законодательство по референдуму, что при желании его всегда можно отменить), и тогда вместе решали, что на самом деле в той обстановке, которая была в городе, очень было важно, чтобы референдум прошел. И прокуратура не выступила против этого.
Конечно, есть формальные вещи, которые на виду. Но есть очень много неформальных вещей, которые построены на личных связях, каких-то договоренностях. Важно, чтобы эти договоренности не были коррупционными, чтобы это не было использовано властью в своих личных интересах. Нужно, чтобы был высокий уровень доверия, и решались общие задачи, я бы так сказал. Есть ведь еще такое понятие «итальянская забастовка». Если вы, особенно в нашей стране, все начнете делать по правилам, то ничего не сделаете.
Очень важно человеку в этой должности (это просто вопрос его личной безопасности) хорошо понимать, что происходит в городе. Вы должны знать всех: вы можете по-разному относить к разным людям, но вы должны точно понимать, что происходит, потому что тогда у вас есть возможность как-то на это реагировать. В том числе избежать каких-то опасностей. Это вопрос постоянного общения и получения необходимой информации в том числе и от правоохранительных органов. Все наши правоохранительные органы никак местному самоуправлению не подчинены. Местная милиция – региональная, ФСБ, прокуратура – федеральная. Тем не менее взаимодействие с этими органами – чрезвычайно важная функция. Но это не отношения «подчиненный – начальник», это сотрудничество, когда и они часто обращаются к нам, и мы к ним обращаемся.
Я, будучи депутатом, обращался в генеральную прокуратуру с вопросом, почему прокурору города Троицка предоставили за счет города отдельный коттедж. Я понимаю, что в законе написано, что в течение полугода после назначения должна быть предоставлена квартира, и власть должна идти навстречу. Но в этом же законе написано, что генеральная прокуратура должна это компенсировать. Результатом моего обращения стало то, что бюджет получил-таки компенсацию. Хотя прокурор мог бы воспринять это как наезд лично на него. Но у него хватило ума, и я могу сказать, что он мне много помогал во всяких наших делах. Когда готовился референдум, мы много обсуждали (у нас так устроено законодательство по референдуму, что при желании его всегда можно отменить), и тогда вместе решали, что на самом деле в той обстановке, которая была в городе, очень было важно, чтобы референдум прошел. И прокуратура не выступила против этого.
Конечно, есть формальные вещи, которые на виду. Но есть очень много неформальных вещей, которые построены на личных связях, каких-то договоренностях. Важно, чтобы эти договоренности не были коррупционными, чтобы это не было использовано властью в своих личных интересах. Нужно, чтобы был высокий уровень доверия, и решались общие задачи, я бы так сказал. Есть ведь еще такое понятие «итальянская забастовка». Если вы, особенно в нашей стране, все начнете делать по правилам, то ничего не сделаете.
Почему у нас очень любят, чтобы депутатами были директора школ, руководители муниципальных предприятий, главные врачи? Все эти люди напрямую зависимы от мэра.
Проблема всегда возникает там, где у чиновника есть выбор. Надо лишать чиновника выбора. Надо лучше прописывать правила.
Я когда-то, будучи депутатом, как раз имел много претензий и к мэру, и к администрации в целом, пришел к тому прокурору и спросил: «Ну как же так? Что делать, как с этим бороться?». Он говорит: «А что ты ко мне пришел жаловаться? Вы вообще депутаты, вы можете принять правила. Считаете, что мэр действует неправильно, не так, как вы считаете нужным, но у вас есть право принять правила, которые будут обязательными и для мэра. Что вы ко мне ходите-жалуетесь? Примите правила. Вот тогда вы можете прийти ко мне и сказать, что он действует не в соответствии с правилами, которые приняты». И я, честно скажу, этим пользовался. Много раз. Это еще один способ, с одной стороны, снять с себя ответственность, с другой стороны, «подпереть» исполнительную власть. Потому что если есть какие-то документы, которые дала законодательная власть, то, во-первых, это публично, во-вторых, депутатов много, на них труднее давить, у них есть коллективная безответственность. Уголовное дело на мэра можно возбудить, а на совет депутатов вряд ли. Мне кажется, одна из проблем нашей власти и местного самоуправления – у нас очень слабая законодательная власть.
Почему у нас очень любят, чтобы депутатами были директора школ, руководители муниципальных предприятий, главные врачи? Все эти люди напрямую зависимы от мэра. Причем зависимы как лично, потому что он их назначает, так и содержательно. Если ты главврач, а в результате твоей позиции поликлиника потеряет деньги на ремонт, то, конечно, ты будешь отвечать. Всегда есть возможность переговорить с какими-то депутатами, и когда надо что-то, можно спросить, что им надо взамен. Это некий элемент торговли, который, безусловно, есть.
У меня был случай, когда я второй раз положил заявление на стол губернатору. Я тогда неосторожно высказался про объединение Москвы и Московской области. И мне в течение часа (утром губернатор проводит совещание) семь министров регионального правительства позвонили и сказали, что все программы по Троицку закрываются. Тогда я пошел второй раз писать заявление. Неделю или дней десять губернатор молчал, никак не откликался на это заявление, потом он меня вызвал, мы с ним поговорили. Когда уже сняли этот вопрос, он спросил, что у меня происходит, я ему сказал, что вот, семь министров позвонили...Вот почему важно, чтобы не только юридическая независимость была, но еще и экономическая. Если право есть, а возможности экономической нет, то это все равно абсолютная зависимость.
У нас только пять муниципальных образований имеют профицитный бюджет. И эти пять мэров гораздо более независимы, чем все остальные. Им денег не дают, потому что у них бюджет профицитный, а даже отбирают. Зато им не надо ходить и просить.
Я когда-то, будучи депутатом, как раз имел много претензий и к мэру, и к администрации в целом, пришел к тому прокурору и спросил: «Ну как же так? Что делать, как с этим бороться?». Он говорит: «А что ты ко мне пришел жаловаться? Вы вообще депутаты, вы можете принять правила. Считаете, что мэр действует неправильно, не так, как вы считаете нужным, но у вас есть право принять правила, которые будут обязательными и для мэра. Что вы ко мне ходите-жалуетесь? Примите правила. Вот тогда вы можете прийти ко мне и сказать, что он действует не в соответствии с правилами, которые приняты». И я, честно скажу, этим пользовался. Много раз. Это еще один способ, с одной стороны, снять с себя ответственность, с другой стороны, «подпереть» исполнительную власть. Потому что если есть какие-то документы, которые дала законодательная власть, то, во-первых, это публично, во-вторых, депутатов много, на них труднее давить, у них есть коллективная безответственность. Уголовное дело на мэра можно возбудить, а на совет депутатов вряд ли. Мне кажется, одна из проблем нашей власти и местного самоуправления – у нас очень слабая законодательная власть.
Почему у нас очень любят, чтобы депутатами были директора школ, руководители муниципальных предприятий, главные врачи? Все эти люди напрямую зависимы от мэра. Причем зависимы как лично, потому что он их назначает, так и содержательно. Если ты главврач, а в результате твоей позиции поликлиника потеряет деньги на ремонт, то, конечно, ты будешь отвечать. Всегда есть возможность переговорить с какими-то депутатами, и когда надо что-то, можно спросить, что им надо взамен. Это некий элемент торговли, который, безусловно, есть.
У меня был случай, когда я второй раз положил заявление на стол губернатору. Я тогда неосторожно высказался про объединение Москвы и Московской области. И мне в течение часа (утром губернатор проводит совещание) семь министров регионального правительства позвонили и сказали, что все программы по Троицку закрываются. Тогда я пошел второй раз писать заявление. Неделю или дней десять губернатор молчал, никак не откликался на это заявление, потом он меня вызвал, мы с ним поговорили. Когда уже сняли этот вопрос, он спросил, что у меня происходит, я ему сказал, что вот, семь министров позвонили...Вот почему важно, чтобы не только юридическая независимость была, но еще и экономическая. Если право есть, а возможности экономической нет, то это все равно абсолютная зависимость.
У нас только пять муниципальных образований имеют профицитный бюджет. И эти пять мэров гораздо более независимы, чем все остальные. Им денег не дают, потому что у них бюджет профицитный, а даже отбирают. Зато им не надо ходить и просить.
Мафия и коррупция
Мафия – это не абстрактное слово, это какие-то люди. И мэр должен знать, кто это. Это какие-то интересы и нужно понимать, что это за интересы. И соответственно выстраивать отношения.
У меня общее правило было, что никаких экономических отношений я не касаюсь, и к проектам, про которые я знал, что они реализуются с участием неформальных структур, я отношения не имею.
У меня был случай, когда меня силовики привезли на встречу, даже не предупредив. Мне тогда пришлось сделать вид, что я просто не понимаю, о чем идет речь. Они сказали, раз так, значит и не надо. Но в результате не был решен вопрос, важный для города. Мне, собственно, так и сказали: есть важный для города вопрос, мы готовы его решить, если… И дальше были условия. Я сказал, что вообще не понимаю, о чем они, и я с тем вопросом не к ним обращался, а в федеральное правительство. Почему люди из неформальных структур пришли ко мне с вопросом из федерального правительства, вопрос не ко мне, а к правительству.
С другой стороны, я знаю, кто стоит за разными экономическими проектами. И не участвую в этом в том смысле, что не создаю специальных преференций, но и не создаю специальных препятствий. Здесь важно соблюсти эти рамки. Если мэр втягивается в такие истории, он становится зависимым. А если начинает противостоять, то и себя подвергает опасности, и создает повышенную опасность для окружающих. Как в дорожном движении.
Первые права, которые у меня были, — это американские права. Я работал учителем в Калифорнии, в Советском Союзе у меня машины не было, а там появилась первая машина. Меня поразило два пункта правил. Первое: водитель ни при каких обстоятельствах не может ехать со скоростью больше 55 миль (90 км) в час и второе правило, которое формально первому противоречило. Оно звучало так: если вы в крайнем правом ряду едете со скоростью 55 миль/час и при этом мешаете движению, вы должны ехать со скоростью движения. И логика в этом очень простая: если все едут 70 миль, а вы 55, то вы мешаете движению и создаете большую опасность для всех, потому что все начинают объезжать. Но там выбор: либо вы съедете на обочину, либо езжайте как все. Да, это компромисс. Но всегда есть грань, которую каждый для себя определяет.
Я в свое время написал Президенту Медведеву в твиттер. Написал, что не очень понимаю, почему у нас во всем виновата местная власть. С утра до вечера по телевизору рассказывают, что виновата и там местная власть, и там. В тот момент было объявлено, что местная власть продала все пионерские лагеря, хотя никогда их у местной власти не было. Меня вызвали в Кремль, пригласили на какое-то совещание по местному самоуправлению. Ничего от этого, конечно же, не изменилось, но логика моя была простая: на местном уровне коррупции меньше всего, потому что здесь меньше всего денег. А дальше везде разная ситуация. В бюджете нет денег даже на то, что совершенно необходимо, поэтому там украсть нечего. Все до копейки расписано, и чтобы сделать какое-то хорошее дело, надо было еще побороться, чтоб деньги найти. По двум причинам на муниципальном уровне коррупции гораздо меньше, чем на региональном: первая – воровать нечего, а вторая – муниципальная власть гораздо ближе к народу и здесь все виднее.
Мафия – это не абстрактное слово, это какие-то люди. И мэр должен знать, кто это. Это какие-то интересы и нужно понимать, что это за интересы. И соответственно выстраивать отношения.
У меня общее правило было, что никаких экономических отношений я не касаюсь, и к проектам, про которые я знал, что они реализуются с участием неформальных структур, я отношения не имею.
У меня был случай, когда меня силовики привезли на встречу, даже не предупредив. Мне тогда пришлось сделать вид, что я просто не понимаю, о чем идет речь. Они сказали, раз так, значит и не надо. Но в результате не был решен вопрос, важный для города. Мне, собственно, так и сказали: есть важный для города вопрос, мы готовы его решить, если… И дальше были условия. Я сказал, что вообще не понимаю, о чем они, и я с тем вопросом не к ним обращался, а в федеральное правительство. Почему люди из неформальных структур пришли ко мне с вопросом из федерального правительства, вопрос не ко мне, а к правительству.
С другой стороны, я знаю, кто стоит за разными экономическими проектами. И не участвую в этом в том смысле, что не создаю специальных преференций, но и не создаю специальных препятствий. Здесь важно соблюсти эти рамки. Если мэр втягивается в такие истории, он становится зависимым. А если начинает противостоять, то и себя подвергает опасности, и создает повышенную опасность для окружающих. Как в дорожном движении.
Первые права, которые у меня были, — это американские права. Я работал учителем в Калифорнии, в Советском Союзе у меня машины не было, а там появилась первая машина. Меня поразило два пункта правил. Первое: водитель ни при каких обстоятельствах не может ехать со скоростью больше 55 миль (90 км) в час и второе правило, которое формально первому противоречило. Оно звучало так: если вы в крайнем правом ряду едете со скоростью 55 миль/час и при этом мешаете движению, вы должны ехать со скоростью движения. И логика в этом очень простая: если все едут 70 миль, а вы 55, то вы мешаете движению и создаете большую опасность для всех, потому что все начинают объезжать. Но там выбор: либо вы съедете на обочину, либо езжайте как все. Да, это компромисс. Но всегда есть грань, которую каждый для себя определяет.
Я в свое время написал Президенту Медведеву в твиттер. Написал, что не очень понимаю, почему у нас во всем виновата местная власть. С утра до вечера по телевизору рассказывают, что виновата и там местная власть, и там. В тот момент было объявлено, что местная власть продала все пионерские лагеря, хотя никогда их у местной власти не было. Меня вызвали в Кремль, пригласили на какое-то совещание по местному самоуправлению. Ничего от этого, конечно же, не изменилось, но логика моя была простая: на местном уровне коррупции меньше всего, потому что здесь меньше всего денег. А дальше везде разная ситуация. В бюджете нет денег даже на то, что совершенно необходимо, поэтому там украсть нечего. Все до копейки расписано, и чтобы сделать какое-то хорошее дело, надо было еще побороться, чтоб деньги найти. По двум причинам на муниципальном уровне коррупции гораздо меньше, чем на региональном: первая – воровать нечего, а вторая – муниципальная власть гораздо ближе к народу и здесь все виднее.
Если мэр хочет власть удержать, тогда надо ставить лояльных. Если управлять эффективно, тогда надо ставить настоящих.
Лояльность и некомпетентность
Кто-то недавно сказал, что на большом совещании на федеральном уровне один из вице-премьеров в сердцах сказал: «Ну что ж вы хотите: ставили лояльных, а спрашиваете, как с настоящих». Поэтому здесь опять вопрос, чего хочет мэр? Если мэр хочет власть удержать, тогда надо ставить лояльных. Если управлять эффективно, тогда надо ставить настоящих.
Есть еще одно правило, по-моему, это из законов Паркинсона, или точнее это называют теорией максимума некомпетентности. Она говорит о том, что человек, если ему не строить никаких препятствий в карьерном росте, достигает некоего уровня, после которого понимает, что если еще на шаг выше поднимется, то будет абсолютно некомпетентен и ему будет от этого только вред. И он тогда сам останавливается, хотя ничто ему не мешает. И это точка называется максимумом некомпетентности. Человек останавливается на той должности, где его некомпетентность достигает максимума. Следствием этой теории является простая вещь: если руководитель первоклассный, то он окружает себя первоклассными помощниками, а если руководитель второклассный, то он окружает себя третьеклассными помощниками. Понятно, почему: он боится конкуренции, что его подсидят. Главная задача – удержание власти, а тогда надо, чтобы рядом были такие, кто хуже него.
Кто-то недавно сказал, что на большом совещании на федеральном уровне один из вице-премьеров в сердцах сказал: «Ну что ж вы хотите: ставили лояльных, а спрашиваете, как с настоящих». Поэтому здесь опять вопрос, чего хочет мэр? Если мэр хочет власть удержать, тогда надо ставить лояльных. Если управлять эффективно, тогда надо ставить настоящих.
Есть еще одно правило, по-моему, это из законов Паркинсона, или точнее это называют теорией максимума некомпетентности. Она говорит о том, что человек, если ему не строить никаких препятствий в карьерном росте, достигает некоего уровня, после которого понимает, что если еще на шаг выше поднимется, то будет абсолютно некомпетентен и ему будет от этого только вред. И он тогда сам останавливается, хотя ничто ему не мешает. И это точка называется максимумом некомпетентности. Человек останавливается на той должности, где его некомпетентность достигает максимума. Следствием этой теории является простая вещь: если руководитель первоклассный, то он окружает себя первоклассными помощниками, а если руководитель второклассный, то он окружает себя третьеклассными помощниками. Понятно, почему: он боится конкуренции, что его подсидят. Главная задача – удержание власти, а тогда надо, чтобы рядом были такие, кто хуже него.
Мне всегда интересно работать с теми людьми, которые лучше меня по большинству вопросов.
В итоге все равно решение мое, ответственность моя, но я хоть знаю, что специалист по этому поводу думает. Для этого важно, чтобы этот специалист был, и важно, чтобы он не боялся сказать, что думает. У нас в администрации было совершенно нормально, когда подчиненные высказывали полное несогласие.
И я не скажу, что всегда был прав. Много раз соглашался, или вместе что-то придумывали. Мне очень не нравились начальники, в том числе у нас в администрации были такие люди, которые считали, что дело начальника – отдать приказ подчиненному, а дело подчиненного – его исполнять. При этом начальника вообще не интересует, как подчиненный это будет делать. Если не сделал, то виноват. Мне всегда было важно понять: если он не может сделать, то почему. Если есть какие-то объективные причины, то попытаться понять, могу ли я ему помочь. С одной стороны, он должен решить все сам, если он это может сделать, то есть не перекладывать все на меня. Но с другой стороны есть и моя ответственность требовать с него то, что выполнимо, потому что есть масса вопросов, которые может и простые, но, грубо говоря, мне надо сходить к губернатору. Понятно, что мой зам никогда к губернатору не пойдет. А мне может и не хочется к нему по этому поводу ходить, но я понимаю, что без меня это не решится, значит, я должен это сделать. Люди, с которыми мы работали, понимали, что есть вещи, которые они должны делать, есть вещи, которые я должен делать. Но если у них что-то не получается, то мы должны вместе посмотреть и решить.
Самое болезненное было в кризис 2008 года, когда мы уволили человек пятнадцать. Мы все сделали, чтобы не больше: кого-то досрочное отравляли на пенсию (законодательство позволяло), кому-то подыскали должность, но, в любом случае, это была болезненная история.
История, которую ставили мне в укор: люди, которые были на своих должностях до моего прихода, в большинстве остались. Это еще один принцип, который я старался исповедовать: профессионализм важнее личной преданности и политической лояльности. И если директор электросетей считался очень классным руководителем, при том, что мы очень часто ругались и он занимал независимую позицию, а формально я мог ее уволить, поскольку это в моей компетенции, я этого не делал. И считаю, что когда случилось это чрезвычайное положение в 2010 году, стало ясно, что человек на месте, сделал большую работу, по сути вытащил город из чрезвычайной ситуации.
Чрезвычайная ситуация на то и чрезвычайная, что стандартных алгоритмов нет. Какие бы не были у мэра отношения с вышестоящей властью, он все равно перед людьми за все отвечает. Для них власть – это он. Тот, который рядом, который с ними живет. В этом смысле он отвечает за все. И здесь очень важно действовать, не важно, что в полномочиях написано.
Была забавная история, когда случился электрический коллапс, «блэкаут» это называют. В три часа ночи приезжает начальник МЧС из области, я сижу один в кабинете, а все в это время работают. Кто-то воду развозит, кто-то людей оповещает, кто-то продукты спасает в детских садах. Человек двадцать в штабе, все работают, все на связи. Заходит он, посмотрел на меня, говорит: «А где штаб?». Я говорю, здесь штаб. - «А где все?». – «Все работают». И слышу, как он выходит в приемную, набирает и кричит своему начальнику в МЧС: «Слушайте, у них тут штаба нет, сидит один мэр, никто ничего не делает». То есть действие для него – это собраться за большим столом и требовать отчетов с мест. А я, если ко мне ночью кто-то приходил и говорил, что свое сделал, отправлял его делать то, то и то. На мой взгляд, мы тогда очень эффективно сработали. Первая проблема, которая наступает, это проблема воды и проблема канализации. Если отключились очистные, вы не можете людям воду давать – все затопит. Очень важно запитать эти два сервиса.
Очень важно точно понимать. И еще очень важно учиться. Это был третий или четвертый блэкаут. И уже точно знаешь последовательность действий. Мы понимали, что сначала надо дать людям воду, потом желательно включить канализацию, потом нужно дать электричество любое в больницы, потом надо спасти холодильники в детских садах, потому что там продукты, а их на следующий день нельзя будет использовать, если холодильники разморозятся. Надо спасти котельную, чтобы дать тепло. Когда алгоритм выработан, каждый знает, что делать. 19 раз переключать котельную за ночь – это, в общем, достижение.
И я не скажу, что всегда был прав. Много раз соглашался, или вместе что-то придумывали. Мне очень не нравились начальники, в том числе у нас в администрации были такие люди, которые считали, что дело начальника – отдать приказ подчиненному, а дело подчиненного – его исполнять. При этом начальника вообще не интересует, как подчиненный это будет делать. Если не сделал, то виноват. Мне всегда было важно понять: если он не может сделать, то почему. Если есть какие-то объективные причины, то попытаться понять, могу ли я ему помочь. С одной стороны, он должен решить все сам, если он это может сделать, то есть не перекладывать все на меня. Но с другой стороны есть и моя ответственность требовать с него то, что выполнимо, потому что есть масса вопросов, которые может и простые, но, грубо говоря, мне надо сходить к губернатору. Понятно, что мой зам никогда к губернатору не пойдет. А мне может и не хочется к нему по этому поводу ходить, но я понимаю, что без меня это не решится, значит, я должен это сделать. Люди, с которыми мы работали, понимали, что есть вещи, которые они должны делать, есть вещи, которые я должен делать. Но если у них что-то не получается, то мы должны вместе посмотреть и решить.
Самое болезненное было в кризис 2008 года, когда мы уволили человек пятнадцать. Мы все сделали, чтобы не больше: кого-то досрочное отравляли на пенсию (законодательство позволяло), кому-то подыскали должность, но, в любом случае, это была болезненная история.
История, которую ставили мне в укор: люди, которые были на своих должностях до моего прихода, в большинстве остались. Это еще один принцип, который я старался исповедовать: профессионализм важнее личной преданности и политической лояльности. И если директор электросетей считался очень классным руководителем, при том, что мы очень часто ругались и он занимал независимую позицию, а формально я мог ее уволить, поскольку это в моей компетенции, я этого не делал. И считаю, что когда случилось это чрезвычайное положение в 2010 году, стало ясно, что человек на месте, сделал большую работу, по сути вытащил город из чрезвычайной ситуации.
Чрезвычайная ситуация на то и чрезвычайная, что стандартных алгоритмов нет. Какие бы не были у мэра отношения с вышестоящей властью, он все равно перед людьми за все отвечает. Для них власть – это он. Тот, который рядом, который с ними живет. В этом смысле он отвечает за все. И здесь очень важно действовать, не важно, что в полномочиях написано.
Была забавная история, когда случился электрический коллапс, «блэкаут» это называют. В три часа ночи приезжает начальник МЧС из области, я сижу один в кабинете, а все в это время работают. Кто-то воду развозит, кто-то людей оповещает, кто-то продукты спасает в детских садах. Человек двадцать в штабе, все работают, все на связи. Заходит он, посмотрел на меня, говорит: «А где штаб?». Я говорю, здесь штаб. - «А где все?». – «Все работают». И слышу, как он выходит в приемную, набирает и кричит своему начальнику в МЧС: «Слушайте, у них тут штаба нет, сидит один мэр, никто ничего не делает». То есть действие для него – это собраться за большим столом и требовать отчетов с мест. А я, если ко мне ночью кто-то приходил и говорил, что свое сделал, отправлял его делать то, то и то. На мой взгляд, мы тогда очень эффективно сработали. Первая проблема, которая наступает, это проблема воды и проблема канализации. Если отключились очистные, вы не можете людям воду давать – все затопит. Очень важно запитать эти два сервиса.
Очень важно точно понимать. И еще очень важно учиться. Это был третий или четвертый блэкаут. И уже точно знаешь последовательность действий. Мы понимали, что сначала надо дать людям воду, потом желательно включить канализацию, потом нужно дать электричество любое в больницы, потом надо спасти холодильники в детских садах, потому что там продукты, а их на следующий день нельзя будет использовать, если холодильники разморозятся. Надо спасти котельную, чтобы дать тепло. Когда алгоритм выработан, каждый знает, что делать. 19 раз переключать котельную за ночь – это, в общем, достижение.
Политика и разные взгляды
Когда я был мэром, то состоял в СПС, хотя формально приостановил свое членство. Но у меня первый зам был из «Единой России», один зам был коммунистом. И как-то не было у нас политических разногласий. Я считаю, на местном уровне это в значительной мере хозяйственная работа, а не место для политических дискуссий, особенно в исполнительной власти. В исполнительной власти должно быть единоначалие, а не политическая борьба, иначе это будет в ущерб эффективности.
У меня зам по экономике такой государственник, как сейчас принято говорить. А я по своим взглядам либерал. И это скорее не политические взгляды, а подход к решению экономических вопросов. Мы провели нормальную реформу ЖКХ: сделали все компании частными, приватизировали все ЖЭКи. Я считаю, сделали достаточно успешно. Это мы видим сейчас на примере с Москвой. Наше городское хозяйство работает гораздо эффективнее, чем московское. Может быть, жителям это не очень видно, но просто они не знают, насколько выросли расходы. Расходы выросли на порядок, а качество на порядок не выросло. Да, стало лучше, красивее, обочины дорог подстрижены, но это не соответствует тому масштабу денег, которые сейчас на это тратятся. И она, например, была против. Я как приверженец либеральных взглядов считал, что нужно как можно меньше государства. Это же шаги конкретные, это отказ от создания муниципальных структур, которые занимались бы городским хозяйством.
У нас не было специальной организации, которая бы занималась городским благоустройством, занимался этим директор одной из управляющий компаний, который выигрывал конкурс и за 10 миллионов рублей содержал весь город. Сегодня на это тратится 40 миллионов из бюджета, и я не скажу, что стало сильно лучше. Это чисто экономический результат, но под ним мировоззренческая разница: государство должно быть в экономике муниципалитета или же не должно и это должен делать бизнес? Такие дискуссии очень часто возникали. Но здесь я старался доводить до понимания, что разногласия мировоззренческие, что нет политических, личных. А раз так, то теперь мы сделаем так, как я считаю нужным, потому что я начальник.
Исполнительная власть строится на принципах единоначалия. Это как в армии: вы, конечно, можете дискутировать, пока не отдан приказ. Когда приказ отдан, вы должны его исполнять. Иначе система исполнительной власти не работает. Я заявил, что приостанавливаю свое членство в СПС, это как раз и было признанием, что на этой должности приоритет состоит в моих функциях мэра над моими политическими взглядами. Но в законодательной власти, я считаю, должно существовать разнообразие мнений, более того, его надо там всячески культивировать.
Были случаи, когда я срывался на людей на планерке. Но потом всегда старался, даже если был прав по сути, извиниться перед человеком за форму. Особенно если это было публично. Это как раз были те случаи, когда мы о чем-то договорились, и решение было принято, но не исполнено.
Когда я был мэром, то состоял в СПС, хотя формально приостановил свое членство. Но у меня первый зам был из «Единой России», один зам был коммунистом. И как-то не было у нас политических разногласий. Я считаю, на местном уровне это в значительной мере хозяйственная работа, а не место для политических дискуссий, особенно в исполнительной власти. В исполнительной власти должно быть единоначалие, а не политическая борьба, иначе это будет в ущерб эффективности.
У меня зам по экономике такой государственник, как сейчас принято говорить. А я по своим взглядам либерал. И это скорее не политические взгляды, а подход к решению экономических вопросов. Мы провели нормальную реформу ЖКХ: сделали все компании частными, приватизировали все ЖЭКи. Я считаю, сделали достаточно успешно. Это мы видим сейчас на примере с Москвой. Наше городское хозяйство работает гораздо эффективнее, чем московское. Может быть, жителям это не очень видно, но просто они не знают, насколько выросли расходы. Расходы выросли на порядок, а качество на порядок не выросло. Да, стало лучше, красивее, обочины дорог подстрижены, но это не соответствует тому масштабу денег, которые сейчас на это тратятся. И она, например, была против. Я как приверженец либеральных взглядов считал, что нужно как можно меньше государства. Это же шаги конкретные, это отказ от создания муниципальных структур, которые занимались бы городским хозяйством.
У нас не было специальной организации, которая бы занималась городским благоустройством, занимался этим директор одной из управляющий компаний, который выигрывал конкурс и за 10 миллионов рублей содержал весь город. Сегодня на это тратится 40 миллионов из бюджета, и я не скажу, что стало сильно лучше. Это чисто экономический результат, но под ним мировоззренческая разница: государство должно быть в экономике муниципалитета или же не должно и это должен делать бизнес? Такие дискуссии очень часто возникали. Но здесь я старался доводить до понимания, что разногласия мировоззренческие, что нет политических, личных. А раз так, то теперь мы сделаем так, как я считаю нужным, потому что я начальник.
Исполнительная власть строится на принципах единоначалия. Это как в армии: вы, конечно, можете дискутировать, пока не отдан приказ. Когда приказ отдан, вы должны его исполнять. Иначе система исполнительной власти не работает. Я заявил, что приостанавливаю свое членство в СПС, это как раз и было признанием, что на этой должности приоритет состоит в моих функциях мэра над моими политическими взглядами. Но в законодательной власти, я считаю, должно существовать разнообразие мнений, более того, его надо там всячески культивировать.
Были случаи, когда я срывался на людей на планерке. Но потом всегда старался, даже если был прав по сути, извиниться перед человеком за форму. Особенно если это было публично. Это как раз были те случаи, когда мы о чем-то договорились, и решение было принято, но не исполнено.
///
От тебя ничего не зависит, а человек приходит к тебе с последней надеждой.
Календарь и ритуальные танцы
Я всегда старался приходить на работу за час до начала рабочего дня. Вот этот час, с восьми до девяти, когда никого нет ни в приемной, ни в здании администрации, можно спокойно посмотреть документы, подумать. Либо после работы, но уже труднее, потому что усталость, эффективность падает. Дальше есть всегда какие-то экстренные дела, которые нужно решать с утра. Их «разогнали», с платежками всякими разобрались, подписали, после этого есть возможность заняться стратегическими делами. Для мэра на этой должности есть опасность весь день заниматься делами неотложными, их всегда много. Поэтому очень важно, и я старался каждый день находить такое время, заниматься делами, которые могут год, два решаться, но надо каждый день ими заниматься, чтобы что-то двигалось. Для этого у меня в компьютере в ежедневнике был раздел «Задачи» (для повседневных дел есть «Календарь»), которые надо решать и неизвестно, когда все это кончится.
К сожалению, значительная часть времени уходила всегда на то, что я называю «ритуальными танцами». Дурацкое слово, но это тоже обязанность, которую мэр должен нести как человек публичный. Поехать на какой-нибудь губернаторский прием, день города у соседей или пойти на юбилей детского сада, школьный праздник. Понятно, что это не очень продуктивное проведение времени. Но, с другой стороны, если мэр не приходит на юбилей школы или детского сада, то это тоже высказывание позиции этим людям. Поэтому я считал, что это обязательно, но меня всегда расстраивало, сколько времени на это уходит и что конкретного результата не приносит.
Ну и, конечно, самое тяжелое… Раз в неделю после обеда был личный прием. У меня вся семья знала, что в этот день вечером ко мне лучше не подходить вообще. Я не очень адекватно относился уже в те моменты. Когда можешь решить вопрос человеку, — это удовольствие, но чаще всего люди приходят с такими проблемами, по которым помочь им не можем. Живет бабушка, сын пьющий, она приходит, говорит: «Дайте мне квартиру, я не могу с ним жить». Ну какую квартиру? Ни по закону, ни возможности такой нет. Мы придумывали и отправляли бабушку в санаторий, но она все равно туда же возвращалась. Или человек больной, и его лечение стоит столько, сколько для бюджета нереально. Вот это самое тяжелое. Когда по сути дела ты должен выступать или священником на исповеди, или психотерапевтом. От тебя ничего не зависит, а человек приходит к тебе с последней надеждой. Тем не менее, это обязательная вещь, хотя бы для того, чтобы почувствовать, как же люди живут.
Будучи мэром, я как правило ездил на машине, но не потому что я боялся общения с людьми. В Троицке с этим как раз просто – люди и на улице подойдут, и домой придут, и в администрацию. Просто потому, что, если я шел пешком, то всегда опаздывал на работу: тут остановили, там. А если говорить, что мне надо бежать, то человек обижается. Зато теперь хожу по улицам спокойно и разговариваю.
Кстати, почти никогда не пользовался водителем, хотя он у меня был. За исключением случаев, когда понимал, что еду, например, на губернаторский прием, где надо из вежливости выпить хотя бы чуть-чуть, либо в центр города, где не припарковаться. А так для меня вождение – это некий способ отдохнуть, отвлечься.
Когда перестал быть мэром, года полтора-два у меня заняло привыкание к этому. Ехал по улице, видел какой-то бардак и дергался, считая, что сейчас я должен это как-то решить. Потом понимал, что от меня это не зависит, в лучшем случае звонил нынешнему мэру, но вообще старался объяснить себе, что больше я за это не отвечаю.
Я всегда старался приходить на работу за час до начала рабочего дня. Вот этот час, с восьми до девяти, когда никого нет ни в приемной, ни в здании администрации, можно спокойно посмотреть документы, подумать. Либо после работы, но уже труднее, потому что усталость, эффективность падает. Дальше есть всегда какие-то экстренные дела, которые нужно решать с утра. Их «разогнали», с платежками всякими разобрались, подписали, после этого есть возможность заняться стратегическими делами. Для мэра на этой должности есть опасность весь день заниматься делами неотложными, их всегда много. Поэтому очень важно, и я старался каждый день находить такое время, заниматься делами, которые могут год, два решаться, но надо каждый день ими заниматься, чтобы что-то двигалось. Для этого у меня в компьютере в ежедневнике был раздел «Задачи» (для повседневных дел есть «Календарь»), которые надо решать и неизвестно, когда все это кончится.
К сожалению, значительная часть времени уходила всегда на то, что я называю «ритуальными танцами». Дурацкое слово, но это тоже обязанность, которую мэр должен нести как человек публичный. Поехать на какой-нибудь губернаторский прием, день города у соседей или пойти на юбилей детского сада, школьный праздник. Понятно, что это не очень продуктивное проведение времени. Но, с другой стороны, если мэр не приходит на юбилей школы или детского сада, то это тоже высказывание позиции этим людям. Поэтому я считал, что это обязательно, но меня всегда расстраивало, сколько времени на это уходит и что конкретного результата не приносит.
Ну и, конечно, самое тяжелое… Раз в неделю после обеда был личный прием. У меня вся семья знала, что в этот день вечером ко мне лучше не подходить вообще. Я не очень адекватно относился уже в те моменты. Когда можешь решить вопрос человеку, — это удовольствие, но чаще всего люди приходят с такими проблемами, по которым помочь им не можем. Живет бабушка, сын пьющий, она приходит, говорит: «Дайте мне квартиру, я не могу с ним жить». Ну какую квартиру? Ни по закону, ни возможности такой нет. Мы придумывали и отправляли бабушку в санаторий, но она все равно туда же возвращалась. Или человек больной, и его лечение стоит столько, сколько для бюджета нереально. Вот это самое тяжелое. Когда по сути дела ты должен выступать или священником на исповеди, или психотерапевтом. От тебя ничего не зависит, а человек приходит к тебе с последней надеждой. Тем не менее, это обязательная вещь, хотя бы для того, чтобы почувствовать, как же люди живут.
Будучи мэром, я как правило ездил на машине, но не потому что я боялся общения с людьми. В Троицке с этим как раз просто – люди и на улице подойдут, и домой придут, и в администрацию. Просто потому, что, если я шел пешком, то всегда опаздывал на работу: тут остановили, там. А если говорить, что мне надо бежать, то человек обижается. Зато теперь хожу по улицам спокойно и разговариваю.
Кстати, почти никогда не пользовался водителем, хотя он у меня был. За исключением случаев, когда понимал, что еду, например, на губернаторский прием, где надо из вежливости выпить хотя бы чуть-чуть, либо в центр города, где не припарковаться. А так для меня вождение – это некий способ отдохнуть, отвлечься.
Когда перестал быть мэром, года полтора-два у меня заняло привыкание к этому. Ехал по улице, видел какой-то бардак и дергался, считая, что сейчас я должен это как-то решить. Потом понимал, что от меня это не зависит, в лучшем случае звонил нынешнему мэру, но вообще старался объяснить себе, что больше я за это не отвечаю.
Город для богатых
Меня критиковали за некое упорство, что я не прислушиваюсь. Разные люди, каждый критикует за свое. И действительно я очень часто настаивал на своем, но в то же время помню хорошо один случай, когда отступился от своей позиции. Это был случай с постройкой ресторана. Я по-прежнему считаю, что был прав, но, когда понял, что есть общественное мнение, которое с этим не согласно, то с этим смирился.
Лучше жить бедным в городе для богатых, чем богатым в городе для бедных. Если человек бедный живет в богатом городе, значит, он живет в лучших условиях, в лучшей среде, более комфортно. Я первый раз с этим в Америке столкнулся. Когда люди выбирают себе жилье по уровню достатка: семья уезжала из очень хорошего места, когда я спросил, почему, они ответили, что ребенок испытывает моральные неудобства, так как уровень дохода примерно в два раза ниже, чем у тех, кто живет в этом поселке. А он у меня в классе учился и был очень талантливым математиком.
Я считаю, что мы должны строить город для богатых – город, в котором жить хорошо. Здесь качество услуг, качество среды, качество жилья лучше. У меня были дискуссии, когда мы обсуждали строительство университета ВШЭ с Ярославом Кузьминовым, они собирались застроить это поле многоэтажными панельными домами. Я тогда говорил, что если мы сейчас в Троицке построим дешевое жилье, то мы получим соответствующую среду. Какую среду создадите, какие дома построите, таких людей вы и получите. В советское время так и было. В городе было два общежития – Пионерская, 1 и В-40. И там жили разные люди – ученые, строители – и как-то они себя не чувствовали некомфортно и понимали, что когда-нибудь они переедут. Но как только началось коммерческое обращение с недвижимостью, что произошло: тут же в этих домах, которые хуже качеством (это не настоящие квартиры, а такие блоки), оказались социально неблагополучные граждане. Они продавали, меняли, пропивали свои квартиры и после этого собирались там. В их квартирах нормального качества кто-то поселялся. Если вы создаете среду для бедных, то вы бедных и получите.
Мы считали, что Троицк – это особая история, особые люди и нам надо делать, чтобы он было местом притяжения. И тогда здесь будет особый социум.
Идея была, что при ресторане будет парк, где дети смогут кататься на аттракционах. И какая-то женщина мне сказала: «А вот я пойду по улице, и мои дети увидят, что кто-то другой катается на каруселях, а я не могу им купить билет. И они от этого получат моральный ущерб». Я тогда сказал: «А вы что предлагаете? Убрать все приличные машины? Перестать строить красивые дома, чтобы никому и в голову не приходило, что можно жить лучше, чем мы живем сейчас?». У меня родители-рабочие, оба из деревни сначала, оба закончили техникумы. И что? Они мне должны были закрывать глаза на то, что есть какие-то инженеры, ученые, начальники? Наоборот, мне говорили, выучишься, получишь специальность, будешь работать, сможешь жить вот так. И меня вот это возмутило. Что она вдруг стала занижать планку своим детям. Она же обрекает их на неудачников, если у них не будет этого драйва, желания завоевать мир и жить лучше.
Меня критиковали за некое упорство, что я не прислушиваюсь. Разные люди, каждый критикует за свое. И действительно я очень часто настаивал на своем, но в то же время помню хорошо один случай, когда отступился от своей позиции. Это был случай с постройкой ресторана. Я по-прежнему считаю, что был прав, но, когда понял, что есть общественное мнение, которое с этим не согласно, то с этим смирился.
Лучше жить бедным в городе для богатых, чем богатым в городе для бедных. Если человек бедный живет в богатом городе, значит, он живет в лучших условиях, в лучшей среде, более комфортно. Я первый раз с этим в Америке столкнулся. Когда люди выбирают себе жилье по уровню достатка: семья уезжала из очень хорошего места, когда я спросил, почему, они ответили, что ребенок испытывает моральные неудобства, так как уровень дохода примерно в два раза ниже, чем у тех, кто живет в этом поселке. А он у меня в классе учился и был очень талантливым математиком.
Я считаю, что мы должны строить город для богатых – город, в котором жить хорошо. Здесь качество услуг, качество среды, качество жилья лучше. У меня были дискуссии, когда мы обсуждали строительство университета ВШЭ с Ярославом Кузьминовым, они собирались застроить это поле многоэтажными панельными домами. Я тогда говорил, что если мы сейчас в Троицке построим дешевое жилье, то мы получим соответствующую среду. Какую среду создадите, какие дома построите, таких людей вы и получите. В советское время так и было. В городе было два общежития – Пионерская, 1 и В-40. И там жили разные люди – ученые, строители – и как-то они себя не чувствовали некомфортно и понимали, что когда-нибудь они переедут. Но как только началось коммерческое обращение с недвижимостью, что произошло: тут же в этих домах, которые хуже качеством (это не настоящие квартиры, а такие блоки), оказались социально неблагополучные граждане. Они продавали, меняли, пропивали свои квартиры и после этого собирались там. В их квартирах нормального качества кто-то поселялся. Если вы создаете среду для бедных, то вы бедных и получите.
Мы считали, что Троицк – это особая история, особые люди и нам надо делать, чтобы он было местом притяжения. И тогда здесь будет особый социум.
Идея была, что при ресторане будет парк, где дети смогут кататься на аттракционах. И какая-то женщина мне сказала: «А вот я пойду по улице, и мои дети увидят, что кто-то другой катается на каруселях, а я не могу им купить билет. И они от этого получат моральный ущерб». Я тогда сказал: «А вы что предлагаете? Убрать все приличные машины? Перестать строить красивые дома, чтобы никому и в голову не приходило, что можно жить лучше, чем мы живем сейчас?». У меня родители-рабочие, оба из деревни сначала, оба закончили техникумы. И что? Они мне должны были закрывать глаза на то, что есть какие-то инженеры, ученые, начальники? Наоборот, мне говорили, выучишься, получишь специальность, будешь работать, сможешь жить вот так. И меня вот это возмутило. Что она вдруг стала занижать планку своим детям. Она же обрекает их на неудачников, если у них не будет этого драйва, желания завоевать мир и жить лучше.
Отпуск
Пока был физиком или бизнесменом, никогда не ходил в отпуск. Мне это не надо было, я мог работать и работать. Когда стал мэром, я должен был раз в три месяца примерно на неделю куда-нибудь уехать из города, желательно в такие места, где мобильный телефон не работал, поэтому Селигер, например, очень люблю, или там, где можно на лыжах покататься.
Это было просто необходимо, потому что иначе эффективность падала. Я начинал избегать неприятных моментов. Неприятного общения, принятия решений, которые вызывают напряженность. Это знак усталости. Можно по-прежнему сидеть на работе, но не сделать то, что было бы сделано после отдыха. А потом, когда отрываешься немного от всего, взгляд становится другой. На многие вещи начинаешь смотреть иначе.
Я когда-то в юности, будучи студентом, несколько раз ходил в походы на выживание. Когда идешь по предполярному Уралу зимой и твоя задача на сегодня перейти с одного места на другое, потому что иначе будешь ночевать в палатке при -30 , то потом, на работе, начинаешь иначе на все смотреть.
Пока был физиком или бизнесменом, никогда не ходил в отпуск. Мне это не надо было, я мог работать и работать. Когда стал мэром, я должен был раз в три месяца примерно на неделю куда-нибудь уехать из города, желательно в такие места, где мобильный телефон не работал, поэтому Селигер, например, очень люблю, или там, где можно на лыжах покататься.
Это было просто необходимо, потому что иначе эффективность падала. Я начинал избегать неприятных моментов. Неприятного общения, принятия решений, которые вызывают напряженность. Это знак усталости. Можно по-прежнему сидеть на работе, но не сделать то, что было бы сделано после отдыха. А потом, когда отрываешься немного от всего, взгляд становится другой. На многие вещи начинаешь смотреть иначе.
Я когда-то в юности, будучи студентом, несколько раз ходил в походы на выживание. Когда идешь по предполярному Уралу зимой и твоя задача на сегодня перейти с одного места на другое, потому что иначе будешь ночевать в палатке при -30 , то потом, на работе, начинаешь иначе на все смотреть.
По сути дела, Троицк из научной деревни превращается в город, где есть самые разные люди.
Слухи, достижение и самость
Слухов о себе я много слышал. В основном, это касается недвижимости, имущества за границей. У меня теща когда ходила по больницам, все, что можно услышать в очередях к врачу (делать же нечего!), каждый раз приходила и рассказывала нам с женой. Всякие удивительные вещи.
Я считаю, что самое большое, что мне удалось сделать, — это микрорайон жилищно-строительных кооперативов. Он перевернул многие отношения в городе, люди включились. За восемь лет в значительной мере удалось победить недоверие между властью и жителями. Уже после моего ухода делали социологию, и видно, что того напряжения, которое было в 2003 году, нет.
Много разговоров про создание рабочих мест, высокие технологии, научный потенциал. И никаких результатов. Собственно, четыре года я этим и занимаюсь. Сегодня второй технопарк ТИСНУМ получил официальный статус. Я думаю, будет технопарк в ТРИНИТИ. Я хочу, чтобы в городе появился завод. Не какие-то маленькие компании, а реальное производство. Чтобы была реальная производственная площадка, и чтобы люди могли сказать, что это сделано в Троицке.
Еще Сократ сказал: «Город отличается от деревни разнообразием форм деятельности». По сути дела, Троицк из научной деревни, где все занимаются наукой, превращается в город, где есть самые разные люди. Вообще наукограды – это города одного поколения. Съехались все физики, а у нас в семье четыре дочери – одна химик, а остальные вообще к этому отношения не имеют. И это нормально. И это очень интересный процесс. С одной стороны, болезненный для тех, кто привык, что мы научная деревня. А с другой стороны, очень интересный, потому что появляется разнообразие и друг друга дополняет. Есть другая опасность. Мы можем потеряться в большой Москве. Нам очень важно сохранить эту «самость», идентичность, а для этого надо поработать над троицким брендом. Чтобы человеку было проще идентифицировать себя с Троицком. Чтобы он понимал, что такое Троицк для него и для окружающих. Чтобы при слове Троицк, возникал некий позитивный образ, не какими мы были хорошими когда-то, а как здорово мы сейчас живем, как интересно, что у нас есть свое место и свое будущее.
Важен консенсус в сообществе во взглядах на городскую идентичность и развитие. Чтобы не было противостояние власти и общества, а была общая работа. Дубна и Академгородок – это те два места, которым я всегда сильно завидую, потому что, мне кажется, они продвинусь гораздо дальше в достижении целей. И связано это с тем, что у них не было противоречий в сообществе как в Троицке.
Слухов о себе я много слышал. В основном, это касается недвижимости, имущества за границей. У меня теща когда ходила по больницам, все, что можно услышать в очередях к врачу (делать же нечего!), каждый раз приходила и рассказывала нам с женой. Всякие удивительные вещи.
Я считаю, что самое большое, что мне удалось сделать, — это микрорайон жилищно-строительных кооперативов. Он перевернул многие отношения в городе, люди включились. За восемь лет в значительной мере удалось победить недоверие между властью и жителями. Уже после моего ухода делали социологию, и видно, что того напряжения, которое было в 2003 году, нет.
Много разговоров про создание рабочих мест, высокие технологии, научный потенциал. И никаких результатов. Собственно, четыре года я этим и занимаюсь. Сегодня второй технопарк ТИСНУМ получил официальный статус. Я думаю, будет технопарк в ТРИНИТИ. Я хочу, чтобы в городе появился завод. Не какие-то маленькие компании, а реальное производство. Чтобы была реальная производственная площадка, и чтобы люди могли сказать, что это сделано в Троицке.
Еще Сократ сказал: «Город отличается от деревни разнообразием форм деятельности». По сути дела, Троицк из научной деревни, где все занимаются наукой, превращается в город, где есть самые разные люди. Вообще наукограды – это города одного поколения. Съехались все физики, а у нас в семье четыре дочери – одна химик, а остальные вообще к этому отношения не имеют. И это нормально. И это очень интересный процесс. С одной стороны, болезненный для тех, кто привык, что мы научная деревня. А с другой стороны, очень интересный, потому что появляется разнообразие и друг друга дополняет. Есть другая опасность. Мы можем потеряться в большой Москве. Нам очень важно сохранить эту «самость», идентичность, а для этого надо поработать над троицким брендом. Чтобы человеку было проще идентифицировать себя с Троицком. Чтобы он понимал, что такое Троицк для него и для окружающих. Чтобы при слове Троицк, возникал некий позитивный образ, не какими мы были хорошими когда-то, а как здорово мы сейчас живем, как интересно, что у нас есть свое место и свое будущее.
Важен консенсус в сообществе во взглядах на городскую идентичность и развитие. Чтобы не было противостояние власти и общества, а была общая работа. Дубна и Академгородок – это те два места, которым я всегда сильно завидую, потому что, мне кажется, они продвинусь гораздо дальше в достижении целей. И связано это с тем, что у них не было противоречий в сообществе как в Троицке.
Беседовала Лена Верещагина
2015 год
2015 год